Собиратель ракушек

О чем он сожалел сильнее всего? Об их случайной встрече на дороге? О том, что ей взбрело в голову запрыгнуть на капот? О своем решении привезти ее в Огайо? О том, что он ее не удержал? О том, что не удержал себя?

У него не было ни ее адреса, ни номера телефона, ничего. В самолете он дважды вставал и выходил в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Ты хоть сам-то понимаешь, что творишь? – спрашивал он вслух. Ты в своем уме? Вернувшись на свое место в салоне, он пил водку, как воду. Далеко внизу виднелись облака, не дававшие никаких подсказок.

После своего дня рождения – ему исполнилось сорок семь – он пришел к директору и, как положено, за две недели подал заявление об уходе. Купил билет, тщательно упаковал вещи. Каждое из этих действий стало утесом, с которого бросаешься в пропасть.

Во влажной духоте Дар-эс-Салама на него нахлынули старые воспоминания: знакомый узор на женской ханге, запах развешенного на просушку чеснока, перекошенное лицо безногой нищенки, просящей милостыню. Утром первого дня при виде собственной тени, резкой и черной, упавшей на стену гостиницы, у него возникло чувство дежавю.

Оно не покидало его и во время поездки в Тангу. Буро-зеленый простор Масайской степи, испещренный тут и там тонкими шпилями дыма; зрелище двух дхау, плывущих в Занзибар, – все это он вроде бы когда-то видел, а сейчас будто сбросил двадцать лет и впервые ехал по этой дороге на «лендровере» с лопатами, ситом и долотом.

Впрочем, без перемен тоже не обошлось. В Лушото, например, построили гостиницу: в ресторане предлагалось меню на английском языке, у входа охотники зазывали на дорогущее сафари. Горы Усамбара тоже было не узнать: на склонах появились сотни расположенных террасами плантаций, на гребнях мигали огоньки антенн. Но эти перемены – и мобильные телефоны, и такси-микроавтобусы, и чизбургеры в закусочных – не играли никакой роли. В конце-то концов, думал он, разве не по этой земле, не в этих предгорьях бродили первые насупленные человеческие существа, разве не по тем же ветрам, что и мы, определяли они приближение дождя и засухи? В каком-то путеводителе он прочел, что вплоть до тысяча девятисотого года не наблюдалось миграции хищников и зебр по реке Серенгети. Сто лет – с позиций его профессии это как щелчок пальцами. Какие перемены могут произойти за одно столетие? Насколько это ничтожная частица времени для животных, которые перемещаются туда и обратно по этой долине и от века учат своих детенышей, как жить в здешних краях?

Спал он глубоким и мирным сном, впервые за много лет его не будили видения когтей на горле. Перед тем как отправиться в путь, он выпил кофе на веранде гостиницы и сжевал сдобный хлебец. Ему казалось, найти ее родительский дом не составит труда: сколько раз он туда ездил – пятьдесят? Но дороги, широкие, с разметкой, стали неузнаваемыми: за каждым поворотом он хотел сориентироваться на местности, но шоссе внезапно ныряло вниз, вместо того чтобы идти в гору, а на месте перекрестка оказывались ворота плантации. Тупики, съезды, развороты.

Несколько дней пропетляв по предгорьям, он стал повсюду наводить справки о ее родителях, о ней самой, об имеющихся фотоателье, где можно проявить пленку. Расспрашивал и сборщиков чая, и проводников, и лавочников. Юноша за стойкой в гостинице сообщил, что отправляет пленки туристов на проявку в Дар, но с этим к нему обращаются только белые господа. Какая-то престарелая женщина вспомнила родителей Наймы, умерших много лет назад, и на ломаном английском объяснила, что после их смерти дом остался бесхозным. Накормив старушку обедом, Уорд засыпал ее вопросами. Вы можете точно сказать, где они жили? Можете объяснить, как туда проехать? Пожимая плечами, она только махала рукой в сторону гор. Чтобы найти, выговорила она, сперва нужно потерять.

Такого он не ожидал – что придется тратить время, болтаться неизвестно где, часами жариться во взятом напрокат автомобиле. Припарковавшись в каком-нибудь тупике, он шел пешком по бездорожью. На пятках вздувались мозоли, рубашки промокали от пота. Но он не сомневался: только так можно ее разыскать – если идти горной тропой. Причем такой, которая пересечется с ее дорогой, ибо на этот раз следов не будет, за деревьями не мелькнет белое платье, больше она себя не выдаст.

Каждое утро он возобновлял свои поиски, всячески стараясь заблудиться. Вырезал себе посох, купил мачете, отворачивался от щитов с надписями на суахили, предупреждавшими, вероятно, о возможных столкновениях с буйволами или о штрафах за нарушение границ частных владений. Икры были изранены, руки искусаны насекомыми. Одежда истрепалась; рукава пиджака и вовсе пришлось отчекрыжить, чтобы надевать его только в лесу, как в эпизоде из какого-нибудь постапокалиптического фильма.