Собиратель Сухоруков

Вскоре генералы пришли с отчетом о потерях, сияя начищенными медными чайниками. Виктория вышла всесокрушающая и почти бескровная (на фоне прошлых боестолкновений). У нас было всего двенадцать убитых, вдвое больше раненых, но почти все ранения оказались легкими, так что имелась надежда, что большинство выживет. В доме Носача освободили более трех десятков четлан, в том числе — восемь черных. Правда, все истощенные, больные, с запущенными ранами. Их уже уложили в трактире, где девушки спасали их в свои двадцать рук.

При этом, пурепеча потерпели страшный разгром. В четырех стычках мы убили почти две сотни лысых (с небольшими вкраплениями кенгов и гуамаров), взяли в плен больше двух двадцаток, где оказалось тоже немало раненых.

— Никого не лечить! — грохнул я кулаком по бедру. — Пусть боги решают, кому жить.

Размеры добычи пока были труднопредставимы, но у нас оказалась гора оружия! Десятки копий, мак, топоров, ножей, дротиков, щитов. Штук сорок матерчатых панцирей. А главное — три десятка рабочих гуамарских луков с запасными тетивами, колчанами и двумя сотнями стрел. Руки бы им еще опытные найти. Увы, цветметалла практически не было: четыре ножа и один топорик, всё из меди.

— Сложите всё оружие (кроме медного) в кучу и передайте воинам, чтобы в свободное время подошли и выбрали себе по вкусу.

Другая добыча также была, но не так много, как хотелось. К тому же, в основном это было, что пурепеча награбили в Излучном. Но и это были десятки мешков.

— Нда, господа генералы, — закусил я губу. — Даже пока не представляю, как мы со всем этим в Крыло уйдем: раненые, пленники, добыча. Рано мы излучинцев отпустили — так бы хоть носильщиками поработали.

— У нас еще почти тридцать лодок прибавилось, — взял слово Брат Гнева. — Думаю, часть добычи и легкораненых можно там разместить. А для лежачих… Давайте прилавки на рынке разберем, пару плотов можно связать — уложим как-нибудь.

— Подумаем, — кивнул я.

— Лодки идут! — крикнул заполошно дозорный, прибежавший с берега реки.

Я побледнел. Уже? Не может быть! Да мы же ни одного лежачего спасти не успеем! Хвост…

Дозорный прочитал ужас на моем лице, осознал, как мы все его поняли, и быстро замахал руками.

— Нет, владыка! Снизу лодки идут. Не больше десяти.

…Монотонный дождь распылил над весенним пейзажем серую краску: двадцать шагов и всё размывается. Мы осторожно вглядывались в речную даль: судя по всему, плыли свои, четлане. Точнее, четлане — почти наверняка. А вот насчет своих. «Эскадра» явно шла с Черного Урочища — больше неоткуда.

Тяжелые, глубоко ушедшие в воду, лодки с шипением вошли носами в галечный берег — одна за другой. Незваные гости какое-то время сидели на своих местах. Мы тоже не высовывались из-за прилавков рынка. Наконец, один из гребцов легко выскочил на сушу.

— Эй! Ну, где вы там, уроды? — я вздрогнул, узнав голос беглого «прынца».

Кровавая Чаша ухватился за какой-то мешок.

— Возьмите уже свое зерно, рыбоеды! — парень со злостью метнул его в нашу сторону. — Жрите! Подавитесь!

Вслед за «прынцем» остальные черноурочинцы тоже стали выносить продукты: зерно и тушки уток.

Что ж, пора на сцену. Я и еще пара десятков воинов неспеша выдвинулись из-за своих укрытий. Обложной дождь неплохо скрывал детали, и нас явно поначалу приняли за пурепеча. Кто-то даже принялся мелко кланяться. Мы прошли шагов десять, пока самый зоркий, наконец, не распознал замены. С криком он кинулся к лодке…

В тот же миг в воздухе просвистел дротик, крик захлебнулся, а четланин шлепнулся в прибрежную волну.

— Стоять! — рявкнул я, продолжая идти вперед.

Чаша узнал меня, руки его безвольно упали вдоль тела, а глаза исказила странная боль. Он даже не пытался бежать. Наоборот, встал ровнее. Как на расстрел. И молчал. Я подошел совсем близко. У Носаченыша прыгал кадык, но взгляда он не отвел. Молча ждал расправы.

А я не знал, что сказать. Пристыдить? Поглумиться? Всё казалось ненужным.

— Господин, пурепеча заставили нас их кормить, мы не хотели, — загундел кто-то из гребцов, мелко кланяясь (кажется, тот же самый, кто кланялся мичуаке).

— Цыц! — хлестнул я, не глядя. — С тобой никто не разговаривает, псина!

И продолжал смотреть на Шикальиеци. Ждал его слов. Однако, парень отчаянно молчал.

— Ну, как при новом хозяине живется? — наконец, не выдержал я.

— Не очень, — глухо ответил «прынц» и, наконец-то, опустил глаза.

«Не очень?! — закипело у меня в голове. — Не очень! Да уж, наверное, получше, чем в осажденной Аграбе, где люди человечину жрать начали! Где ежедневно кто-то погибал от вражеской стрелы или копья!»

Как хотелось всё выплеснуть! Но я смотрел на Кровавую Чашу и понимал, что ему от этого только легче станет. Парня явно мучает не страх, а стыд. И стыд этот требует оскорблений, боли. Шиклаьиеци был бы счастлив, начни я его избивать здесь, при всех. Это, как выплатить давний долг, который с тебя уже и не спрашивают. Махнули рукой, а ты каждый вечер себя этим косарем изводишь.

«Извини, мальчик. Придется тебе помучиться».