Собиратель Сухоруков

Обманули! Провели, как детей! А всё Лапа Ягуара! И ведь Муравей знал! Он чувствовал, что надо не нападать, а выполнить приказ! Теперь что? Теперь и они унижены пленом, и черное воинство не предупреждено! Целых два вдоха парнишка испепелял взглядом… нет, не горных, а своего незадачливого командира. Однако, увидев, что враги повернулись к нему, резко развернулся и бросился назад.

«Я еще успею предупредить! — промелькнуло в его голове. — Я легкий, я быстрый, они не догонят! Великий Змей, их же тут двадцатки и двадцатки!»

Перевал был совсем близко. Дым запалить он точно не успеет, но на той стороне можно начать кричать — вдруг, кто из своих услышит.

Перевал был совсем близко.

— Долгий сигнал! — отдал я приказ мелкому сигнальщику. — Дуй, пока силы есть! Всё: закончены учения, если кто в горах еще остался — пусть возвращаются.

Раковина утробно загудела, а я повернулся к своим отцам-командирам. Генерал Глыба сиял, как начищенный медный самовар, даже оттенок кожи у него был подходящим.

— Владыка! Хуакумтла! — рокотал он, топорща итак огромную грудь. — Мои воины обошли заслоны черных! Заняли лагерь и продержались в нем до тех пор, как солнце не коснулось гор.

— Я вижу, Прекрасная Слеза! — улыбнулся я. — Отлично вижу. Вы хорошо справились, и победа, безусловно, за вами.

Два моих воинства — Золотое и Черное — очень сильно ревновали друг к другу. Отношения были предельно конкурентными, так что уязвить соперника — для любой из сторон было кайфом высшей пробы. От того Глыба и сиял. А вот Черный Хвост — он стоял тут же, рядышком — выглядел чернее тучи…

Так, пора завязывать с цветовыми метафорами!

— Всё! Учения закончены. Мир! Мы больше не враги!

Генерал чуть склонил голову (насколько позволяла его каменная шея), как бы соглашаясь.

— Ну, раз учения закончены, то я с радостью верну Черному Хвосту пленных, которых мои люди взяли.

На безбородом лице Хвоста заиграли желваки. Прекрасная Слеза же, наслаждаясь моментом, махнул рукой, и его стражи привели троих.

— Это дозорные Черного воинства, — охотно пояснил Глыба. — Именно через их перевал золотые прошли и оказались за спиной у уважаемого Хвоста.

Дозорные выглядели изрядно помятыми. Я подошел к самому здоровому из них.

— Я помню тебя, Лапа Ягуара. В Крыле, пред алтарем Великого Змея ты первым поклялся мне в верности.

Бугай послушно кивнул, не поднимая глаз.

— Что же вы так?

— Перехитрили нас золотые… — выдохнул он, не оправдываясь.

— А вон тот мелкий вообще струхнул и в кусты сбечь пытался! — злорадно гоготнул один из стражей, но подавился взглядом Глыбы и утух.

Я повернулся к трусу. Совсем молоденький! Надо выяснить, почему таких молодых в воинство набирают.

— Что ж, ты, парень? — укоризненно спросил я. — Это ведь были свои. Четлане. А что ты сделаешь перед настоящими врагами?

В этом мире я уже твердо усвоил: жалость — неуместное чувство. А уж за слабость жалеть, вообще последнее дело. Здесь слабого бьют. И я буду, только мой удар должен не добить, а помочь стать сильнее.

Удар, кстати, прошел: паренек вскинулся и вцепился в меня своими черными глазенками. Лицо его пылало красной краской похлеще Глыбы-самовара. Только вот в глазах я стыда не заметил. Как, впрочем, и гнева. Он обиделся?

— Идите уже, — сухо бросил Черный Хвост своим. — Доложитесь двадцатнику.

Мне стало жалко Хвоста. Он так старался. За короткий срок он почти сделал то, что Глыба делал много лет. Но «почти» не считается. Терпи, дружище! После сегодняшнего дня ты тоже должен стать сильнее. Как и все твои люди.

— Отойдем в сторонку, присядем? — предложил я своим полководцам, ибо раковина надсадно гудела у самого уха и лишала воли к жизни. — Надо обсудить итоги учений.

Учения! Говорю вслух и сам себе не верю. Всего четыре месяца назад судьба закинула меня в эти дикие края. Похоже, что в Америку, в которой не было ни рок-н-ролла, ни автоматов Гатлинга, ни даже рабыни Изауры. То есть, по меньшей мере, на пять веков назад, а, может быть, гораздо — гораздо! — дальше! Выбора мне особо не давали: либо помирай от цирроза, либо шуруй неизвестно куда, неизвестно когда. Это был ад. Дикие люди, темнота, духота, грязь, кровь. Я — в теле однорукого дебиловатого парня. И никаких явок и паролей! Ни языка, ни обычаев, ни законов — ничего не знаю. Однорукий глухонемой дебил в плену слабого опухшего тела.