Собиратели ракушек

— Портрет над диваном — это ваша жена?

— Да, Софи. Тогда ей еще не исполнилось девятнадцати. Портрет кисти Шарля Ренье. В ту весну мы вместе сняли домик возле Варенжвилля. Считалось, что мы будем отдыхать, но Шарль впадал в беспокойство, если не работал, и Софи согласилась ему позировать. Ему хватило одного дня, даже неполного, но это одна из его лучших картин. Правда, он знал Софи чуть ли не с пеленок, как, впрочем, и я. Когда ты так близко знаешь модель, работается быстро.

Столовая тонула в сумерках. Свет исходил только от свечей, да посверкивали хрусталь и серебро на полированном, красного дерева столе, отражая последние отсветы заходящего солнца. Темные обои на стенах окаймляли комнату, точно подкладка шкатулки с драгоценностями, а за складками тяжелого поблекшего бархата, схваченного истершимися шелковыми шнурами с кистями, колыхались под легким сквознячком, тянувшим сквозь раскрытые оконные створки, тюлевые занавески.

Сумерки сгущались. Скоро придется закрыть окно и опустить темные занавеси. Ужин подошел к концу. Суп, жареная рыба и восхитительные персики были съедены, тарелки унесены на кухню. Пенелопа взяла с буфета блюдо с оранжевым пепином — ветром сбило все яблоки с яблони в верхнем углу сада — и поставила его на середину стола. Ричард Лоумакс взял яблоко и стал очищать его фруктовым ножичком с перламутровой ручкой. Пальцы у него были длинные, с аккуратно остриженными ногтями. Пенелопа смотрела, как он ловко управляется с ножичком — витая ленточка кожуры упала на тарелку. Он разрезал яблоко на четыре ровные дольки.

— И у вас по-прежнему есть мастерская?

— Есть, только она пустует. Я редко туда захожу. Работать я не могу, да и нелегко мне до нее дойти.

— Как бы мне хотелось побывать там!

— Вы можете сделать это в любое время. Ключ у меня, а Пенелопа вас проводит. — Лоренс улыбнулся дочери.

Ричард Лоумакс разрезал четвертинки пополам.

— А Шарль Ренье… он еще жив?

— Насколько я знаю, жив. Если не сказал чего-нибудь лишнего и его не прикончило гестапо. Надеюсь, что этого не случилось. Он живет на юге Франции. Если притаится, выживет.

Перед глазами Пенелопы возникает дом Ренье, увитая бугенвиллеей крыша, красный утес, уходящий в море, желтая перистая мимоза. С террасы зовут Софи: завтрак на столе, а она все плавает. Воспоминания так ярки, что невозможно поверить, что Софи уже нет. Сегодня она здесь, с той самой минуты, как вошел Ричард Лоумакс, и она не умерла, она живая, вот она — сидит на стуле во главе стола. Непонятно, почему это видение не уходит, почему такое чувство, что все, как прежде. Ничего не изменилось. Жизнь обошлась с ними жестоко: обрушила на них войну, отняла Софи. Может быть, это судьба подстроила ей встречу с Амброзом? Но ведь она сама отдалась ему, зачала Нэнси и вышла за него замуж. Нет, Пенелопа не сожалела, что отдалась ему, ей было так же хорошо с ним, как и ему с ней, и тем более не сожалела, что на свет появилась Нэнси, она и не представляла теперь, что этой прелестной девчушки могло не быть. Единственное, о чем она сожалела, и горько сожалела, так это о том, что вышла за него замуж. Какую же она совершила глупость! «Не выходи замуж, пока не полюбишь по-настоящему», — говорила ей Софи, и единственный раз в жизни Пенелопа не последовала совету матери. Амброз стал ее первым мужчиной, и его не с кем было сравнить. Счастливый брак родителей ничем ей не помог. Глядя на них, казалось, что брак — это всегда счастье и выйти замуж как раз то, что и нужно сделать. Амброз поначалу растерялся, но потом тоже решил, что лучше им пожениться. Вот они и поженились.

Страшная, ужасная ошибка! Она его не любит. Никогда не любила. У нее с ним нет ничего общего, и она нисколько не огорчится, если вообще никогда больше не увидит его. Пенелопа подняла глаза на Ричарда Лоумакса — его спокойное лицо было обращено к Лоренсу. Она перевела взгляд на его руки, лежащие на столе. Ей хотелось взять их в свои, прижать к щекам.

Интересно, а он тоже женат?

— Я не был с ним знаком, — говорил Лоренс, — но мне он почему-то представлялся довольно скучным человеком… — Они все еще обсуждали художников-портретистов. — От него можно было ждать всяких неожиданностей, в том числе и довольно неприятных… что и говорить, перед ним открывались широкие возможности… и все же ничего дурного он не совершил. Знаете, Бирбом нарисовал на него карикатуру: он смотрит из окна, а внизу длинная очередь светских дам, жаждущих, чтобы он их увековечил.

— Его акварели нравятся мне больше, чем портреты.

— Пожалуй, мне тоже. Все эти вытянутые дамы и джентльмены в охотничьих костюмах… Трехметрового роста и жутко высокомерные. — Лоренс потянулся к графину с портвейном, налил себе и подвинул графин к гостю. — А вы, случайно, не играете в триктрак?

— Конечно играю.

— Так, может, сыграем?

— С удовольствием!

Совсем стемнело.