Собиратели ракушек

Нэнси было немного не по себе. В основном из-за того, что она не звонила матери с того злосчастного воскресенья, когда между ними произошла эта ужасная ссора из-за картин и Пенелопа обрушилась на нее и Ноэля, отчитав их самым обидным, достойным сожаления образом.

Не то чтобы Нэнси чувствовала себя виноватой. Напротив, она считала себя несправедливо обиженной. Мама бросила им в лицо обвинения, которые давно копились в ее душе, и Нэнси решила пока ей не звонить, показывая тем самым, что уступать не собирается, и рассчитывая, что мать не выдержит и первая сделает шаг к примирению. Вряд ли она извинится, но непременно позвонит — поболтать о том о сем, справиться о детях, а может быть, даже предложить повидаться — и этим даст понять, что ссора забыта и все будет по-прежнему.

Однако ее ожидания не оправдались. Пенелопа не звонила. Сначала Нэнси чувствовала себя глубоко оскорбленной и вынашивала обиду. Ее возмущало, что именно она оказалась в немилости. В конце концов, ничего плохого она не сделала. Просто высказала свое мнение, заботясь об их общем благе.

Но с течением времени Нэнси стала беспокоиться. На маму это было не похоже — она не имела обыкновения дуться. Что, если мама снова заболела? Она рассердилась тогда не на шутку, а для пожилой женщины, да еще с больным сердцем, это могло плохо кончиться. Может быть, та ссора сказалась на ее самочувствии? При этой мысли сердце Нэнси сжималось от страха, и она старалась отогнать тревогу. Конечно нет. Ведь если бы с Пенелопой что-то случилось, Антония непременно дала бы об этом знать. Правда, она молода и потому безответственна, но не до такой же степени, чтобы не сообщить о болезни.

Но беспокойство все росло, и скоро мысль о матери уже не выходила у Нэнси из головы. В последние дни она не раз порывалась позвонить в «Подмор Тэтч» и даже поднимала трубку, чтобы набрать номер, но каждый раз клала ее на место, потому что не могла придумать, что сказать и как объяснить свой звонок. И вдруг ее осенила идея. Ведь скоро Пасха. Она пригласит маму и Антонию в гости на пасхальный обед. Таким образом она нисколько не уронит своего достоинства, и за обедом из жареного барашка и молодого картофеля наступит примирение.

Этот блестящий план пришел Нэнси в голову, когда она убирала в гостиной, не слишком тщательно вытирая пыль. Она положила тряпку и флакон полироля и направилась в кухню к телефону. Набрав номер, она стала ждать, дружелюбно улыбаясь, готовая в любую минуту выразить это дружелюбие словами. Но никто к телефону не подходил. Улыбка исчезла с лица Нэнси. Она ждала долго. Наконец, совершенно обескураженная, положила трубку.

Нэнси снова позвонила в три, а потом в шесть. Потом набрала номер бюро повреждений и попросила проверить, работает ли телефон.

— Да, работает, звонит вовсю, — заверил ее служащий бюро.

— То, что звонит, я и сама слышу. Слушаю гудки весь день. Может быть, аппарат не в порядке?

— А вы уверены, что тот, кому вы звоните, дома?

— Конечно. Я звоню матери, а она всегда дома.

— Тогда дайте мне какое-то время. Я еще раз проверю и вам перезвоню.

— Спасибо.

Она стала ждать. Раздался звонок. Линия работает, с телефоном все в порядке. Должно быть, матери просто нет дома.

Теперь Нэнси не столько беспокоилась, сколько злилась. Она позвонила Оливии в Лондон.

— Оливия? Привет. Это Нэнси.

— Я догадалась.

— Оливия, я пытаюсь дозвониться маме, но у нее никто не подходит. Ты не знаешь, что с ней случилось?

— Ничего. Естественно, там никто не подходит, потому что она уехала в Корнуолл.

— В Корнуолл?

— Да. На пасхальные праздники. На машине вместе с Антонией и Данусом.

— С Антонией и Данусом?

— Ну что ты так всполошилась? — В голосе Оливии зазвучали насмешливые нотки. — Почему бы ей и не поехать? Она давно мечтала там побывать, но ни один из нас не захотел составить ей компанию, поэтому она взяла с собой Антонию и Дануса.

— Но разве смогут они все разместиться у Дорис Пенберт? Там не хватит места.

— Конечно нет. Они заказали номера в гостинице «Золотые пески».

— «Золотые пески»?

— Нэнси, перестань наконец повторять за мной каждое слово.

— Но это же лучшая гостиница! Одна из самых дорогих в Корнуолле. О ней во всех проспектах написано. Это будет стоить кучу денег.

— А ты разве не слышала? У мамочки как раз появилась куча денег. Она продала панно одному американскому миллионеру за сто тысяч фунтов.

Нэнси не понимала, то ли ее тошнит, то ли она сейчас упадет в обморок. Скорее всего, это все же будет обморок. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и потянулась к стулу.

— Сто тысяч фунтов?! Просто невероятно! Кто же даст за них сто тысяч? Не могут они стоить столько денег. Таких и цен-то нет.

— Значит, могут. Если чего-то очень хочется, можно и раскошелиться. Кроме того, ведь существуют раритеты. Я пыталась втолковать тебе это, когда мы обедали в ресторане «Кетнерс». Работы Лоренса Стерна продаются не так уж часто, а американец, наверное, хотел купить эти панно больше всего на свете. И цена его не пугает. Маме очень повезло, и я ужасно рада.

У Нэнси голова пошла кругом. Сто тысяч фунтов.