Собиратели ракушек

— Да вы все, наверное, знаете. Мы встретились в баре и ждали вас, но вас все не было, и тогда Антония пошла наверх посмотреть, что с вами. И я, пока сидел в одиночестве, продумал все, что мне нужно сказать, до мелочей. Казалось, это будет невероятно трудно, и я стал подбирать нужные слова, составляя до смешного неуклюжие, напыщенные предложения. Но когда Антония вернулась в подаренных вами сережках, такая удивительно повзрослевшая и красивая, все эти тщательно подготовленные фразы вылетели у меня из головы, и я просто сказал ей то, что было у меня на сердце. Как только я заговорил, она заговорила тоже, и мы рассмеялись, потому что оба говорили одно и то же.

— О, бедный мой мальчик.

— Я очень боялся обидеть или огорчить ее. Она всегда казалась мне такой юной и такой уязвимой. Но она была просто бесподобна. Удивительно практична. И как и вы, пришла в ужас, узнав, что сверх трех месяцев прошло уже две недели, а я не удосужился записаться к врачу на прием.

— И теперь ты записался, да?

— Да. Я позвонил туда сегодня утром в девять часов. Мне назначено прийти к нейрохирургу в четверг и еще раз сделать ЭКГ. Я получу результат немедленно.

— Ты позвонишь нам, как только будут известны результаты, ладно?

— Непременно.

— Но если ты три месяца не принимаешь лекарств и тем не менее у тебя нет обмороков, значит можно надеяться на благополучный исход.

— Боюсь даже думать. И тем более надеяться.

— Но ты ведь вернешься к нам?

На этот раз в словах Дануса она заметила неуверенность, он колебался:

— Не знаю. Ведь мне могут предложить какое-нибудь лечение. Возможно, оно займет несколько месяцев. И мне придется остаться в Эдинбурге…

— А как же Антония? Что будет с ней?

— Не знаю. Я не знаю даже, что будет со мной. В данный момент я не вижу в будущем никаких перспектив, никакой возможности обеспечить ей благополучную жизнь, а она ее заслуживает. Ей восемнадцать. Она еще на пороге жизни и может выбирать. Стоит ей только позвонить Оливии, и через пару месяцев ее фотографии появятся на обложках самых дорогих журналов Англии. Я не могу допустить, чтобы она связала себя со мной каким-то обещанием, пока мне не станет ясно, что ожидает нас в будущем. Это все, что я могу сейчас сказать.

Пенелопа вздохнула. В глубине души она рассуждала иначе, но с уважением выслушала его доводы.

— Если вам придется расстаться на некоторое время, наверное, Антонии стоит перебраться в Лондон поближе к Оливии. Не может же она все время торчать возле меня. Она просто умрет от скуки. Лучше пусть устраивается на работу. У нее будут новые друзья, новые интересы.

— А как же вы? Вы обойдетесь без нее?

— Конечно. — Она улыбнулась. — Бедный Данус, мне так жаль тебя. Для человека любая болезнь тягостна, какой бы она ни была. Я по себе знаю. У меня зимой был инфаркт, но я никому об этом не сказала. Вышла из больницы и заявила детям, что врачи — идиоты. Я уверила их, что со мной все в порядке, но это не так, я, конечно, больна. Когда я расстраиваюсь, сердце у меня бешено колотится, и мне приходится принимать лекарства. В любой момент оно может остановиться, и я отдам концы. Но пока этого не случилось, мне приятнее и легче жить, делая вид, что ничего плохого со мной не случится. И вы с Антонией не должны обо мне беспокоиться, если я останусь в доме одна. Ко мне приходит моя любимая миссис Плэкетт. Но если честно, то я буду очень скучать без вас. Вместе нам было так хорошо. И вы составили мне такую приятную компанию, что лучшего и желать нельзя. Я безмерно вам благодарна, что вы согласились поехать со мной в это долгожданное для меня путешествие.

Данус покачал головой и смущенно улыбнулся:

— Наверное, я так никогда и не узнаю, почему вы хорошо ко мне относитесь.

— О, это очень просто. Могу объяснить. Я с первого взгляда прониклась к тебе симпатией, потому что ты очень похож на одного человека, которого я знала во время войны. Так странно… я как будто сразу узнала тебя. Дорис Пенберт тоже заметила это сходство, когда вы приехали за мной на машине. Этого человека помним только мы трое: Эрни, Дорис и я. Его звали Ричард Лоумакс. Он погиб в первый день высадки союзных войск в Нормандии в июле сорок четвертого. Если я скажу, что он был единственной моей любовью, слова мои покажутся тебе избитыми и банальными, но это было именно так. Когда я узнала о его гибели, что-то во мне умерло. Больше я не любила никого и никогда.

— А как же ваш муж?

Пенелопа вздохнула, пожала плечами.