Собиратели ракушек

Муж леди Бимиш был высокопоставленный чиновник в Индийской колониальной администрации, и она большую часть жизни прожила в этой огромной стране, не зря именовавшейся драгоценнейшей жемчужиной в короне Британской империи, впрочем, сама леди Бимиш называла эту жемчужину не иначе как «Инджя». Без сомнения, она была величайшей опорой и поддержкой своему мужу, часто думала Долли; изысканной хозяйкой царила на балах и приемах в саду, становилась соратником во времена волнений и смут. Нетрудно представить, как она, в тропическом шлеме, вооруженная одним только шелковым зонтиком от солнца, усмиряет разъяренную толпу туземцев взглядом своих стальных глаз; а если те не успокаиваются, собирает дам и велит им рвать нижние юбки на бинты.

Компания ждала Долли там, где она их оставила, у крошечного камина. Миссис Фосетт Смайд вязала, леди Бимиш раскладывала пасьянс на своем переносном столике, полковник стоял спиной к огню и грел поясницу, расставив ноги, точно полицейский на посту, и слегка приседая на ревматических коленях.

— Вот я и вернулась. — Долли села в свое кресло.

— Что случилось? — спросила леди Бимиш, кладя пикового валета на червонную даму.

— Амброз звонил. Он женится.

Известие так поразило полковника, что он застыл на согнутых коленях. Ему потребовалась усиленная концентрация мысли, чтобы выпрямиться.

— Черт побери! — воскликнул он.

— Боже, это чудесно, — пролепетала миссис Фосетт Смайд.

— На ком? — поинтересовалась леди Бимиш.

— На дочери… на дочери художника.

Губы леди Бимиш презрительно сморщились.

— На дочери художника? — переспросила она с величайшим неодобрением.

— Я уверена, это знаменитый художник, — умиротворяюще проворковала миссис Фосетт Смайд.

— Как ее зовут?

— М-м… Пенелопа Стерн.

— Пенелопа Штейн? — Слух иногда подводил полковника.

— Боже упаси! — Конечно, все они с большим состраданием относились к несчастным евреям, но легко ли представить, что твой сын женится на еврейке?! — Не Штейн, а Стерн.

— Никогда в жизни не слышал о художнике по имени Стерн, — возразил полковник обиженно, как будто Долли их всех обманула.

— И у них дом на Оукли-стрит. Амброз твердит, что она мне понравится.

— Когда же свадьба?

— В начале мая.

— Вы поедете?

— Ну конечно, я непременно должна быть там. Надо будет позвонить на Бейсил-стрит и заказать номер. Может быть, стоит поехать немного раньше: пройдусь по магазинам, выберу несколько туалетов.

— Свадьба будет пышная? — спросила миссис Фосетт Смайд.

— Нет. В ратуше Челси.

— Ах, боже мой.

Долли почувствовала, что должна обрести уверенность и защитить своего сына. Ей была невыносима мысль, что кто-то из них станет жалеть ее.

— Что же делать, ведь идет война, в любую минуту Амброза могут послать в действующий флот… может быть, это самое разумное решение… хотя должна признаться, что всегда мечтала о торжественном венчании в церкви, под звуки органа. Но увы! — Она мужественно улыбнулась. — C’est la querre[17].

Леди Бимиш продолжала раскладывать пасьянс.

— Где он с ней познакомился?

— Он не рассказал где. Но она рядовая вспомогательной службы военно-морских сил.

— Теперь по крайней мере хоть что-то понятно, — заметила леди Бимиш и бросила Долли острый многозначительный взгляд, который та сочла за благо не истолковывать.

Леди Бимиш знала, что Долли всего сорок четыре года. Долли подробно рассказала ей о своих недугах: у нее бывают мучительные головные боли (она их называла мигренями), они случаются с ней в самое неподходящее время; стоит ей сделать что-нибудь по дому, даже самое простое — например, убрать постель или выгладить платье, как у нее начинает разламываться спина. Долли и представить себе не может, что будет, если она попробует качать пожарный насос или водить карету «скорой помощи». Однако леди Бимиш не прониклась к ней сочувствием и время от времени позволяла себе ехидные замечания по поводу здоровых молодых людей, которые боятся бомб и не желают исполнять свой долг.

— Раз Амброз выбрал ее, значит она прекрасная девушка, — решительно заявила Долли. — К тому же я всегда мечтала о дочери.

Это была ложь. У себя в спальне наверху, когда Долли осталась одна и не надо было больше притворяться, она сбросила маску. Плача от жалости к себе и от одиночества, терзаемая ревностью, она попыталась утешиться: перебрала в шкатулке драгоценности, открыла гардероб, где висели изящные дорогие туалеты. Полюбовалась одним платьем, другим. Легчайший шифон и тонкая шерсть ласкали руки. Она сняла с вешалки платье из полупрозрачной ткани и, приложив его к себе, подошла к высокому зеркалу. Это было одно из ее любимых. Она всегда чувствовала себя в нем такой красивой. Такой красивой… Долли увидела в зеркале свои глаза. Они были полны слез. Амброз любит другую женщину, а не ее! Женится на ней. Она уронила платье на мягкий стул, бросилась на кровать и зарыдала.