Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста

— Господа, вы меня извините, но мне надо уехать.

А вы, Леонид, если будете писать что-нибудь о Саше, скажите, что он хотел вернуться. Очень хотел. И вот вам на память одно из его стихотворений. По-моему, оно нигде не печаталось.

Она дала мне сложенный вчетверо листок, на котором я потом, в гостинице, прочитал вот эти строки:

Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет…

Разрушающий будет раздавлен.
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.

Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть…

Мы остались втроем в кафе. Я заказал бутылку «Смирновской», по «шатобриану», то есть по огромной мясной вырезке. Выпили, закусили. Некрасов все время внимательно смотрел на меня. После третьей рюмки решили перейти на «ты».

— Виктор, ты помнишь меня?

— Нет, Леонид, не припоминаю. Хотя что-то знакомое в тебе просматривается. Пьешь хорошо, залпом, и корочку нюхаешь, как истинный россиянин.

— Так вот, Виктор, в далеком 1950 году студенческий театр в Институте внешней торговли ставил твою пьесу «Опасный путь», а я играл главную роль фронтовика…

— Не может быть. И в «Окопах Сталинграда» читал?

— Читал. И могу сказать, что писатель ты классный. И Россия ждет тебя. Возвращайся. Кстати, представители «компетентных органов» гарантируют свободу, равенство и братство. Серьезно, я не шучу. Тебе вернут все боевые ордена, звания и признание народа.

— А где гарантии, где?! — Виктор стал катастрофически пьянеть. — Ты, Леня, мне можешь это чем-то подтвердить?

— Могу. Но у меня нет ничего, кроме моего честного слова.

— Этого достаточно. Ты правильный парень, тебе можно верить, ты не сволочь, как другие твои собратья по перу. Все! Решено. Я возвращаюсь! Помоги мне.

— Леонид Сергеевич, — вмешался в наш диалог молчавший до того Шувалов. — Предложение очень серьезное. Мы обсудим его вместе с Виктором, ведь он мой хороший друг. Вот вам мой телефон. Позвоните дня через три, и мы с вами еще раз встретимся. А сейчас мы пойдем. До свидания.

Они ушли, пошатываясь. Через три дня я позвонил Алексею Михайловичу.

— Леонид, — грустно сказал он мне, — Некрасов запил. Он практически не встает с дивана и не помнит даже, как его зовут. Но предложение остается в силе. Я свяжусь с кем надо, когда он придет в себя и примет какое-либо решение. А вы занимайтесь своими делами. До свидания и спасибо за все.

Перед самым отъездом из Парижа я еще раз побывал на Русском кладбище. И посидел у свежей могилы моего любимого барда. У меня даже снимок остался. Щелкнул меня случайный прохожий. А потом ко мне подошли две старенькие женщины в шляпках, из старых, так сказать, россиянок, и поведали мне о том, что и после смерти Галича не оставляют в покое неприятности. Говорила одна, высокая, в черном платье, которая назвалась Верой:

— Вы, вероятно, слыхали, что Галич незадолго до своей кончины принял православие. Да, да, крестился. А когда умер, то долго искали для него место на кладбище. Земля здесь стоит безумно дорого. Недавно скончался один генерал, из бывших наших друзей, и его похоронили в могилу денщика, который ушел из жизни раньше. Смерть-то, она всех приравнивает, с чинами не считается. Так вот, с трудом отыскали местечко для Галича — наследникам-то он оставил одни долги — заброшенную могилку бывшей фрейлины, одинокой старушки. А когда похоронили его, начался большой шум в эмигрантских кругах. Зачем, мол, иудея положили на прах православной? Ну а какой же он иудей, раз крестился? Вот мы с Любой каждую неделю сюда ходим. А всех знакомых за один раз никак обойти не можем. Сил уже не хватает. Скоро и нам перед Господом ответ держать надо будет. Теперь вот вместо Ваганьковского кладбища ложись тут. Разве это справедливо?

— А кто же вам велел уезжать?

— Кто? Врагами мы были, милостивый государь. Врагами. А теперь что? Какие мы враги? Господь всех друзьями сделает на небе.

— Мы предпочитаем быть друзьями на земле.

— На земле труднее. Вернее, тогда было труднее, в семнадцатом. А теперь до свидания, господин коммунист.

Старушки медленно пошли по аллейке с традиционным обходом знакомых превосходительств и сиятельств, которых так и не дождалось Ваганьковское кладбище. Друзья, враги? Могут ли мертвые быть врагами? Конечно нет. И доказательство тому еще одно стихотворение Александра Галича, которое, по-моему, нигде не публиковалось. А написано оно было в 1973 году.