Соблазн

– Признаюсь, я и сам иногда его боюсь, – сказал он. – Он умный мальчик, но живет в своем собственном мире. Полагаю, это та цена, которую я плачу́, чтобы чувствовать себя в безопасности. Я уговорил его мать, в Брюсселе… Я там жил несколько лет, ты знаешь? Работал преподавателем информатики и параллельно создавал собственную фирму по компьютерной безопасности… Она была моей студенткой, из Штатов. Я уговорил ее завести ребенка. Когда она родила, я ее убрал. Мне нужен был мальчик, а не она. Я многое прочел о вас и знал, что ребенок будет прекрасной защитой. Подстава за подставу – так я считаю. Вы обманываете – и я обманываю. Логично. – Говоря, он не переставал меня трогать: отводил волосы со лба, тискал грудь, задницу, бедра. Второй рукой он поглаживал себя между ног. Теперь на нем была другая рубашка, лиловая, и замшевые туфли. – Ты не поверишь. Знаешь, что изменило мою жизнь? 9-N. До этого момента компания моя была крошечной, почти семейной, но после взрыва атомной бомбы в Мадриде правительство стало просить помощи у всех работавших в этой области. Я был испанцем, и здешние боссы подумали, что я идеальная фигура для обеспечения их безопасности. Именно бомба 9-N стала тем, что привело меня в Мадрид. Вот так. – И он улыбнулся, словно рассчитывал на ответную улыбку. – А потом я дожидался, пока Пабло не исполнится одиннадцать, чтобы развернуться по полной. Подожди-ка, дай взгляну, как там твой палец.

Вновь перевернув на живот, он взял меня за обе руки. И стал ковыряться с повязкой. Может, он делал перевязку – не знаю, в этом месте чувствительность была минимальной. Несмотря на это, было больно. Стон вырвался из прорезанного веревками рта. Он вновь заговорил:

– Больше всего на свете я не хотел, чтобы вы меня провели. У вас сила. Вы – ведьмы. Используете психологию, как в стародавние времена – разные зелья. Мне известно, что есть и другие, вроде тебя, шастают по Мадриду, стараются меня поймать. Время от времени, думаю, мне на глаза попадалась то одна из вас, то другая и так завораживала, что я спать не мог. Но я всегда предоставлял выбор Пабло. Его вам не обмануть. Пока не увидел тебя.

Внезапно пришло понимание: он боялся меня гораздо больше, чем я его. И как раз потому, что желал так, как никогда и никого до сих пор. Техника Женса открыла брешь в его псиноме, и хлынул поток, увлекая за собой все, снося тщательно выстроенную защиту, в том числе и доверие к сыну.

– Я почти всю жизнь делаю это, – продолжил он, – не только с женщинами, хотя в первую очередь – с женщинами. В разных городах Европы. Когда я сообразил, что могу заметать следы и подменять информацию, стало значительно проще полностью, так сказать, отдаться процессу. Единственное отличие – теперь я стал знаменитостью, а все оттого, что занимаюсь этим в одном и том же городе и к тому же начал использовать Пабло. Ты считаешь, что я тварь, и я это понимаю. Но я спрашиваю: причина всего этого не в том ли, что вы называете псиномом? Если я делаю лишь то, к чему вы, наживки, меня подталкиваете, то на ком вина? Если я привез тебя сюда только потому, что ты меня искушала, то кто из нас виновен? Могу ли я не делать того, что делаю? Однажды в Брюсселе я похитил немецкого психолога и заставил его сказать мне, какая у меня филия. Название мне понравилось: Жертвоприношение. Так вот, я ничего не могу с этим поделать. Жертвоприношение – вот что я такое. Раньше психологи считали таких, как я, больными или дефективными. Теперь мы знаем, что мы такие, потому что таков наш псином. Это как родиться с голубыми глазами или темной кожей. Мы вынуждены ублажать нашу филию, так же как любой другой. Шекспир давным-давно это сказал, раньше, чем кто бы то ни было: Макбет не более виновен, чем Лир, разве не так? Ну-ка посмотрим… Что ж, выглядит не так уж и плохо…

Я поняла, что последние слова о моей ране. Почувствовала прикосновение к коже марли и какой-то мази. Я по-прежнему лежала на животе, тело согнуто дугой, левая щека прижата к полу, лицо обвязано веревками, щиколотки и запястья притянуты к ягодицам. Пришлось терпеть этот осмотр со сведенными мышцами, обездвиженной. Пару раз казалось, что я теряю сознание, и я вгрызалась в веревки, рассекавшие лицо, чтобы не допустить этого.

– Мои соболезнования по поводу пальца, – заявил Наблюдатель, вновь накладывая на рану повязку. – Я отругал Пабло, но ведь нужно принять во внимание, что ты пыталась его завербовать, так ведь? Это с твоей стороны был неудачный ход. Ну ладно, кровь уже не идет. И я наложил на рану мазь, чтобы бинт не прилипал. Больно?

Я не ответила. Только смотрела на него, хлопая ресницами.

Он склонился еще ниже. Его дыхание – мне в лицо – пахло кофе.

– Скажи, что ты со мной сделала. Только это, всего лишь это, и я убью тебя прямо сейчас, клянусь.

Сквозь свои веревки я процедила ругательство.

Он не выказал ни удивления, ни злобы. И легонько похлопал меня по плечу.