Соблазн для Щелкунчика

Номером пять стал собственный папаша Перевалова. Тут к делу подключился Дьяков. Он задал отцу Альберта несколько вопросов о том, каким мальчиком был его сын в детстве, как учился в школе, чем болел и тому подобную чепуху. Дьяков уже собирался отпустить папашу с миром, но совсем некстати его эстафету подхватила Елизавета:

– Извините, а дата 27 августа 20… года вам ни о чем не говорит?

– Говорит! – с ходу согласился папаша. – В этот день, прошу у суда прощения за вольное выражение, мы обмывали покупку «Крузера».

– Говорите яснее! – прикрикнула Фрик.

Перевалов-старший затравленно оглянулся на защитника, не понимая, как еще более доступно можно выразиться.

– Покупку джипа? – помогла Лиза.

– Да, да… Так вот, машина была хорошая, только что из автосалона…

– Альберт был с вами?

– Ну конечно! Машину же покупали для него.

– Когда это было? Уточните по времени…

– Где-то вечером… сейчас сразу и не вспомнишь… постойте-ка! Часиков с шести и дальше.

– Что значит дальше?

– Дальше… значит, мы немного перебрали… и я не помню.

– Послушайте, Перевалов! – вмешалась Фрик, к вящему удовольствию Савицкой, злая как сто чертей. – Вы тут нам ваньку не валяйте! Вас предупредили о том, что вы, как отец подсудимого, вправе не свидетельствовать против него?

– Предупредили.

– Вы дали согласие отвечать на вопросы суда. Поэтому будьте любезны говорить правду и только правду, в противном случае – статью об ответственности за дачу ложных показаний вам тоже разъяснили.

– Так точно.

– Тогда как вы можете объяснить то обстоятельство, что ряд свидетелей утверждают, что в этот же день, то есть в этот же вечер, ваш сын ссорился с потерпевшим Макаровым в помещении ресторана?

– Свидетели врут, – спокойно сказал отец. – Мой сын ни с кем не мог ссориться по той простой причине, что был пьян в стельку. Клянусь, его не смог бы растормошить даже взвод хорошеньких девчонок!

– Выбирайте выражения! – поморщилась судья.

– Нет, конечно, она не привлечет папашу к ответственности, – делилась своими соображениями Савицкая. – Отец как-никак. Но в приговоре обязательно укажет, что такую «родственную помощь» суд в расчет не берет. О господи, что же вытворяет Дьяков?

Дьяков в тот момент, сжав руками голову, раскачивался на стуле взад-вперед, как бы говоря: «Горе мне! Горе!»

– Нет ничего удивительного! Эта полоумная Дубровская делает только хуже. Можно подумать, что она собирается оспорить мотив убийства.

– Ну что же! Это нам только на руку. Разве нет?

Савицкая была довольна: «Да она сама накидывает веревку на шею Петренко и Перевалову. Да здравствует молодость и глупость!»

– Лично я снимаю с себя всю ответственность за результаты этого дела! – распинался Дьяков, призывая в свидетели благодарных слушателей в лице Полича и Марины. – Какая муха вас укусила? Вы же ломаете хорошо отлаженную линию защиты!

– И в самом деле, Елизавета Германовна, – вмешался вежливый Полич. – Я, конечно, понимаю, что вы раздобыли массу занимательных фактов из жизни наших свидетелей. Но суду-то они неизвестны. А раз все складывается таким образом, не лучше ли нам остаться на прежних наших позициях. Убийство из неприязненных отношений – и на этом точка. А вы устроили форменный пермондокль!

Марина внезапно стиснула пальцами виски и побледнела.

– Что с тобой? – встрепенулись мужчины.

Девушка с усилием улыбнулась.

– Все хорошо. Я просто посижу минуту на скамеечке, и все пройдет.

– Посиди, дорогая. Я сбегаю в буфет за водой, – предложил внимательный Полич.

– Спасибо, – прошелестела губами Марина.

– Это все нервы, – авторитетно заявил Дьяков. – Вот к чему приводят ненужные амбиции и самоуверенность… Мне надо спешить. Впрочем, если от меня требуется помощь, я могу задержаться. Правда, ненадолго.

Последняя вежливая фраза была, разумеется, адресована Марине. А предыдущая – о людских пороках, – соответственно, Елизавете, которая, переминаясь с ноги на ногу, чувствовала себя далеко не лучшим образом.

Получив легкий кивок и жалкую благодарную улыбку, Дьяков с чувством хорошо выполненного долга удалился. Молодые женщины остались одни, и между ними повисло молчание. Елизавета решительно не понимала, как следует себя вести. Она не могла бы столь беззаботно, как это сделал минуту назад ее коллега, покинуть Марину, которая одинаково нуждалась и в помощи, и в объяснениях. Лиза присела рядом, лихорадочно соображая, как правильно начать разговор.

– Я беременна, – внезапно сказала Марина.

Нужная фраза, наконец подобранная Дубровской для решительной атаки, сразу же вылетела у нее из головы.

– Поздравляю. А Сережа знает? – брякнула Елизавета и тут же прикусила язык.

Черт возьми! Стоит ли поздравлять женщину с беременностью, если ее муж сидит в тюрьме? И еще большой вопрос, удастся ли Елизавете вернуть будущему ребенку его отца. Кстати, насчет отца… Раз, два, три, четыре, пять… Хотя каких пять месяцев? Живот Марины был удивительно плоским. Ой! Тогда откуда же ребенок? Вернее, от кого? Значит, Петренко тут ни при чем. Какая нелепая ситуация!

– Да не смотрите вы так на меня! Я была у Сережи на свидании. Но о ребенке он пока ничего не знает.