Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж

Тип несчастной женщины, как мы видим, ограничивает круг общения ребенка, привязывает его к традиции, и фактически мешает нормальному включению во французское сообщество, поддерживая стратегию сепарации[88]. Эти женщины склонны винить судьбу («Мне просто не везло в жизни»), мужа («Он меня разочаровал, во время нашего знакомства в Москве он был таким симпатичным», «Он так ухаживал за мной, что я не могла устоять и не разглядела, что скрывается за этой показной галантностью»), обстоятельства («Мы очень нуждались, и нужно было решаться на какую-то перемену», «Мой сын болел, и я подумала, что новый брак поможет снять этот груз»).

Эмансипированные женщины нацелены на ассимиляцию. Они принципиально изолируют своих чад от детей соотечественников. Крайнее выражение это позиции звучит примерно так: «Я ненавижу все совковое и хочу забыть все, как страшный сон. Я хочу, чтобы мой ребенок во всем походил на настоящего француза. Я сделаю все, чтобы он учился в самом престижном районе Парижа, в самой лучшей школе, носил одежду из самых дорогих магазинов. Я счастлива от того, что, когда мой мальчик просыпается по ночам, он зовет меня по-французски».

Это ставка на ускоренное внедрение в иную среду с полным отказом от предшествующего опыта. В качестве продукта вы получаете мальчика Кая из «Снежной королевы» – холодного, циничного ребенка, который кривится, когда звонит бабушка из Москвы, игнорирует всякого, кто приезжает «оттуда», но превращается в активного, послушного ребенка, когда рядом появляется кто-то из французов. Общение на русском для него неприятно. Разговор будет исчерпан в две минуты. Вам никогда не посмотрят в глаза, и какие бы вопросы или истории ни прозвучали из ваших уст, они не вызовут ни перемены в голосе, ни улыбки, ни даже вялого интереса.

Ценность семьи как таковой не подвергается сомнению и женщинами другого типа. Среди эмансипированных и инфантильных женщин, которые, как можно предположить, становятся артикулированными в невероятно тяжелых условиях эмиграции и которым не удалось быть полноценно счастливыми в семье у себя на родине, несомненно встречаются женщины, ориентированные на семью и нашедшие себя в условиях семьи[89]. Но успех сопровождает тех, кто понимает, что в условиях эмиграции нормальная семья становится сложной семьей, то есть представляет комбинацию разных, порой противоречивых культурных норм.

Все, что происходит в доме, в ближайшем окружении семьи, становится предметом их интересов и рассуждений. Я помню, как подсела на лавочку во дворике школы при посольстве России к Алине Гладилиной, дочери нашего писателя-диссидента. Мы проговорили по меньшей мере час, и у меня было впечатление, что я встретилась со специалистом по воспитанию детей в эмиграции – настолько подробными и квалифицированными казались ее описания. Так или иначе, это женщины, чей ум, талант и изобретательность в полной мере достались семьям, которые, по счастью, возглавляли отцы, реализующиеся социально и профессионально. Так или иначе, это были женщины, которые интуитивно почувствовали необходимость поддерживать широкие и дружелюбные отношения с окружением. И что самое важное – не только с французским, но и с русским. В этом смысле они являются принципиальными носителями интегративной, самой продуктивной для детей стратегии социализации, установки на возможность сочетания разных культурных норм, на принципиальную пластику в поведении.

Это не всегда получается, и, как я покажу ниже, иногда гармоничное сочетание норм и стереотипов поведения русской и французской культуры в принципе невозможно. Но это только означает, что во внутреннем пространстве психики эмигрантов они не подавляют и разрушают друг друга, а находятся в драматическом единстве, которое ждет своего часа для разрешения. Я уверена, что это творческая напряженность социально-креативных женщин, женщин-придумщиц, женщин-затейниц, неустанно ищущих способы преодоления объективных несоответствий, в которых живут их семьи. Собственно, интегративный путь проявляется не в том, что эмигрант выучивает два и более языков[90], а в том, что он начинает переживать свою особость (я – и русский, и француз) как благо, как радость внутреннего богатства[91].

Установка на принципиальную совместимость разных космосов вообще есть залог становления и развития нормальной семьи. Она всегда сочетается с особой терпимостью друг к другу, или, как теперь говорят, с толерантностью, но не только в отношении к национальной или религиозной принадлежности, а в смысле психологического своеобразия.