Соблазнение монаха

Эти же чувства испытывал Аман. Как странно, что один человек, который сейчас убьет другого, испытывает те же чувства, что и его товарищ. Держу пари, что вы сейчас подумали, что Падишах убьет Амана. Только самые умные и мстительные продумали вторую версию — Аман выхватит нож и, в ответ на все оскорбления, пронзит толстую Падишахову грудь, рядом с сердцем, но поток крови, хлынувший из раны, не даст тканям сомкнуться и заживиться. Сама по себе кровь целительна, и хорошо, когда она хлещет из раны, вымывая все бактерии и загрязнения — мы автономны от мира, и грязь на песке и грязь на дороге в городе — разные вещи. В городе — это неудобство, и мы стремимся избавиться от нее, а в лесу или на море — часть мира. Избавляясь от части мира, мы избавляемся от себя. Я специально хочу вас запутать, потому что сама не могу найти вопрос — точнее, вопрос-то я нашла, а теперь — где ответ? Стоит упустить вопрос, как появляется ответ. Нет ответа — и вопрос уполз в сторону. Расползаются, как жуки. Вот и лови их! Сарина рассматривала жука, впервые увидев этот вид — крылышки синенькие, а лапки — желтые. На самом деле жук ее волновал не больше, чем она — жука. Сарина краем глаза и частью разума следила за Томасом. Томас разжигал костер. Дым уже поднимался к небу, огибая эвкалиптовые ветки на той стороне границы. Томас и Сарина расположились в осиновом лесу, единственном лесу на пути к золотым воротам. Везде — редкий кустарник чакча-вакча с сиреневыми цветами. Цветы осыпались, и зеленые ветви торчали без них. Пахло дымом. Сарина оглянулась, перестала делать вид, что ищет жука, и подошла к костру.

— Целый день! — сказала она. — Мы идем целый день! Где же золотые ворота?

— Еще день, — сказал монах, — еще день! Я говорил тебе — еще день. Всего два дня.

— Хочу сейчас, — сказала Сарина, — хочу сейчас к золотым воротам.

Монах ничего не ответил на эти слова. Он ломал своими мускулистыми худыми руками ветки эвкалипта, которые подобрал на этой стороне — ветер обрывал ветки и заносил их на эту сторону.

Вдруг из-за толстых, хорошо просвечиваемых солнцем и довольно далеко стоящих друг от друга гладких широких стволов эвкалипта появился маленький человек и принялся двигаться к ним. Монах отчетливо видел маленькую шапочку-берет человека, бряцающее оружие у него за спиной — меч и кинжал, но так как меч и кинжал были рассчитаны на нормального человека, а не на Амана (а это был он, Аман), то казались настоящими великанами рядом с маленьким человеком.

Аман приблизился, и, сняв свою шапочку, сказал: «Здравствуйте!»

5. АМАН

Как только Аман приблизился, монах толкнул Сарину так, что она упала в кусты и замерла там, даже не успев вскрикнуть, а потом заснула.

— Здесь, кажется, сидела женщина, — сказал Аман, поздоровавшись и указывая на то место, где сидела Сарина — после рассматривания жука она успела сесть, и тут появился Аман. Покрывало, которое несла Сарина с собой (естественно, нес монах, но оно нужно было Сарине), еще хранило следы ее башмачков, и в складках синего атласного покрывала замерли бусы — желтые янтарно-коричневые бусы.

— Хорошие бусы, — сказал Аман, поднимая цепочку золотых камней. — Такие есть только у Сарины. Ей отец привез из Индии.

Монах молчал. Он стоял, как изваяние, и только мысль двигалась в нем. По его худому лицу двигались невидимые судороги. «Неужели конец, — думал Томас, — конец моей счастливой монашеской жизни. Я жил пятьдесят восемь лет, но мне кажется — что один день, и я хочу еще, хочу — еще».

Аман угадал его мысли. Он сел у костра и закурил трубочку. Терпкий дым табака смешался с дымом эвкалиптовых мыслей — ветки мыслили, и их думы навевали на человека странный сон.

«Может быть, я так же умру, как этот человек, который сейчас боится смерти», — думал Аман, глядя на Томаса. Томас был моложе Амана. Отсутствие людей и злобы вернули ему человеческий лик — лик незапятнанного ничем восемнадцатилетнего юноши. Иногда старики моложе нас, и я почувствовала это на собственном опыте.

Аман снова закурил, вдыхая дым костра. Теперь уже он принимал в себя мысли огня — древние умели общаться с природой и внутри себя, и — вне.

— Отец ищет дочь, — сказал он, — и он найдет ее.

Ни слова больше ни говоря, он поднялся и, повернувшись спиной, ушел. Томас видел, как болтается на его уродливой кряжистой спине нож и кинжал — кинжал с длинной рукояткой и лезвием раньше назывался «мечом».

Томас молчал. «Смогу ли я любить ее, как раньше? — подумал он, — иногда и мысли — ложь».

Сарина проснулась и принялась расспрашивать монаха. «Надо бежать, — сказала она, — надо скорее бежать». Она принялась свертывать покрывало и сунула его в руки монаху. «Скорей, — сказала она, — скорей! Мы еще успеем.»