Соблазненные луной

Андаис переключилась на него, и он закрылся руками. Кровь лилась из новых и новых порезов, а она все старалась достать до костей, найти место для смертельного удара. Словно он оскорблял ее, не давая всадить клинок себе в печень. Даже в безумии она помнила, что сопротивляться ей не должны. Нельзя сопротивляться королеве и остаться в живых. Что ж, убить его она вряд ли смогла бы, но на колени встать вынудила – градом бешеных ударов. Нож стал сплошь красным, рукоятка скользила от крови, и Андаис пришлось перехватить ее для нового удара. Она словно всю свою силу собрала, чтобы всадить нож Дойлу в грудь. Он закрылся руками, и тогда она бросилась на него черной молнией, вихрем алого и черного, и – ударила ножом в лицо.

Удар был так силен, что развернул Дойла почтя на сто восемьдесят градусов, и я увидела его лицо, раскроенное от глазницы до подбородка. Убить его этим ножом она не могла, зато изувечить – вполне.

И тут что-то во мне перевернулось. Я все еще трусила, так трусила, что страх гнилью и металлом оседал на языке, но говорят, страх порождает ненависть. Иногда и ярость – сама знаю. Маленький, скорченный зародыш страха рос во мне – и вдруг обнаружил, что обзавелся крыльями, зубами и когтями. Он стал ненавистью – не к Андаис, а к ужасающей бессмысленности происходящего. Так нельзя. Даже если б я не любила этих мужчин – все равно так нельзя.

Рис метнулся наперехват, новый удар выбил фонтан крови у него из плеча – но тут Андаис словно надоело играть в игры. Ей противостояли лучшие воины, какие есть у сидхе, но она двигалась словно летала: Рис не успевал реагировать, и Дойл не успевал. Я поняла, что с самого начала все было для стражей не совсем игрой – она просто дралась лучше их. Она – Королева Воздуха и Тьмы, темная богиня битвы.

Но если Вороны не могут выстоять против нее, то что могу я? Все они быстрее, сильней, тренированней, чем я. Под руками нет никакого оружия, что могло бы мне помочь – разве что помочь себя убить. Но я не в состоянии была стоять и смотреть. Гнев перерос в силу, и кожа у меня засветилась против моей воли. Ага, сила. Для Андаис моя сила – ничто.

Гален с Адайром уставились на меня. Гален покачал головой:

– Ты ничем не поможешь, Мерри. – Он сжал мне руку почти до боли. – Они не погибнут.

– Нет, – с горечью сказал Адайр. – На нас все заживет, как заживало раньше.

– Так скверно еще не было, – сказал новый голос. Мистраль говорил тихо, но в голосе рокотал отдаленный гром, и у меня кожа покрылась мурашками и еще отчего-то засветилась ярче. Странные, затягивающе глубокие глаза встретились с моими, и он повторил: – Она никогда так на нас не набрасывалась. Что-то не так.

Я посмотрела на своих стражников:

– Это правда?

– Они выживут, – сказал Гален, но без всякой уверенности.

– Мистраль прав. – Адайр не в силах был смотреть на эту бойню. На повернутом ко мне лице отражались страдание и стыд. Воронов воспитывали в уверенности, что не подставить грудь под удар за своего вождя – худшее из преступлений. Но за верность надо платить – тем, чтобы быть достойным верности. У нас монархия не всегда была наследственной, на самом деле мы эту идею позаимствовали у людей, а когда-то нами правили лучшие из нас, и на их происхождение не смотрели – лишь бы они были сидхе.

Мистраль отвернулся от меня, словно прочитав по лицу все мои колебания, и прошептал:

– Помоги нам Мать, потому что больше помочь некому.

Кровь сверху донизу покрыла голые руки Андаис, при каждом взмахе с них сыпались кровавые капли. Не кровь жертв – ее собственная кровь. У нее кровь текла из множества мелких порезов на руках, на груди, на шее. Королева Воздуха и Тьмы в боевом исступлении ранила собственную плоть. Она сделала ложный выпад Рису в грудь – почти тем же движением, что и с Дойлом. Рука ее взметнулась дугой, и я уже знала, что будет дальше, – но никак не могла предотвратить. Словно видишь последний роковой удар и не в силах ему помешать.

Я закричала: "Рис!", и лезвие вошло ему в глаз, в единственный его глаз. Она всадила нож ему в лицо, явно желая вырезать последний голубой глаз из этой плоти. Аматеон пытался ее отвлечь, но она его будто не видела. Ничего она не видела, только кровавый ужас, в который превращала лицо Риса, ничего не слышала – только вопль, который ей удалось все же вырвать из его горла.

Моя сила сошла ко мне, словно невидимый кинжал лег в левую ладонь. Рука крови, вторая моя рука власти. Раньше мне всякий раз было больно ее применять – так больно, что в глазах мутилось, а сейчас – нет. Она пришла сейчас тихо, неожиданно и с большей силой, чем когда-либо. До этой минуты я своими руками власти пользовалась, но отвергала их душой. Я была слишком человеком, мне хотелось обладать какой-нибудь симпатичненькой магией, а не одними из самых жутких наших способностей. Но желание это было глупым и детским, и теперь оно ушло. Для меня наступил сейчас миг полной ясности – как будто проникаешь в самое сердце вещей.