Соблазнитель

– А скрытный ты, Ваня! – она захихикала, – сам муку придумал себе и страдаешь! На что там глядеть? Одна кожа да кости. А я, Ваня, если его изведу, тебя-то я ведь не спасу этим, милый!

– Меня? Почему? – прошептал он наивно.

– Иди, Ваня, я тебе что покажу.

Валерия Петровна открыла небольшой ларец, стоящий прямо на полу у печки. В ларце были выцветшие женские фотографии.

– Отец мне принес. «Погляди, говорит, мои, говорит, все любимые доченьки. И все, как одна, на любви погорели. А я, говорит, упреждал! Упреждал! Хотел поберечь! А они, говорит, как пчелыньки, все на варенье: «Ах! Ах! Летимте, летимте!» И что? Прилетели. Одна, говорит, удавилась в петельке, другая – под поезд: такую нашли, что стыдно людей, говорит, ребры с мякоткой. А третья спилась, говорит, от тоски. А я упреждал! Я берег их, просил! Ведь тем-то, небесным, ведь им наплювать. «Бери, говорят, их себе и жалей!» А я и жалею. Моя плоть и кровь».

Валерия Петровна победоносно посмотрела на профессора Аксакова.

– Я все-таки не понимаю… – Аксаков дрожал и справиться с дрожью не мог. – Вот карточки эти… Они довоенные? А Лара откуда? И эта, и эта… Вот эта ведь Лара?

– Они, Ваня, все одинакие, вот что. У всех одна косточка. Не больше, чем мой ноготок, а уж колется! Во здесь, посередке, – Валерия Петровна провела ладошкой между своими еле заметными грудями. – Ух, колется, Вань!

Они помолчали.

– Ты, Вань, не его, ты ее изведешь! В ней жизни осталось на самом на донышке. Вот хочешь, сочту тебе, сколько в ней жизни?

Аксаков отпрянул.

– В ком? В Ларе? Не смейте!

– А хошь, я секретец тебе расскажу? Придвинься, не бойся.

Придвинулся ближе, вдохнул слегка горьковатого запаха ведьмы.

– Мы, Ваня, добрее. Вот ты к нам пришел, и я тебе все объяснила по-честному! А те-то ведь злые! На нас говорят, а сами-то, Вань! Вот родился младенчик. Они на него – шасть всем небом! И с той стороны подлетят, и с другой! Не знают ведь, Ваня, что делать с людьми! Вот люди от них и бегут! А куда? К отцу моему, потому что он добрый. Он из человека веревку не вьет. Дышать человеку дает, вот ведь что! В них ласки-то нету, одна только ругань.

– Пойду я, – сказал вдруг Иван Ипполитович. – Болит голова. Очень сильно болит.

– Риньген, Ваня, сделай. – И Курочкина деловито ощупала голову Ивана Ипполитовича маленькими, холодными ручками. – А ну, как в мозгу колтуны завелися? Сердечко проверь, а то черви залезут, детишек своих там червивых наделают. И все! И пропал человек! И пропал!

– Вы верите в ад? – прошептал ей профессор.

– А как же не верить? – она удивилась. – В аду хорошо. Отец меня в детстве водил, как в теятр. Мне очень понравилось. Чисто, тепло. Сидят голышом, никого не стесняются. Компанию водят. Не то что у вас. У вас, Ваня, в клиниках ваших, противно. Вот я побыла там, и я говорю: тоска у вас в клиниках, Ваня, ужасная! Ни песен попеть, ни сплясать, ничего! А там у нас с папой все время веселье! Никто не скучает, там всем хорошо!

Иван Ипполитович, не говоря больше ни слова, большими шагами пересек избу и вышел. Валерия Петровна выскочила за ним.

– Любовь, Ваня, – жуткое дело! Ух, жуткое! Во гробе достанет! Нигде не укроешься! А вы все: «Таблетку! Укольчик! Таблетку!» Вот я посмеюсь, Ваня, вот посмеюсь! Долечитесь вы! Упреждаю, долечитесь!

Аксаков вдруг остановился.

– Постойте… Вот вы говорите «любовь». А если прожил человек без любви? Спокойно, достойно… Имея семью… Но… как бы сказать? Без страстей. Что тогда?

– Тогда он мертвяк, Ванька, твой человек! Заглянешь под кожу, а там одни мухи! И так, знаешь, тихо жужжат: «Жу-жу-жу! Зачем, мол, мертвяк, ты на землю пришел? Таких же, как сам, мертвяков наплодил…»

Иван Ипполитович не стал дослушивать. Валерия Петровна широко раскрыла морщинистый пепельно-розовый рот:

– Ты наш, Ваня! Наш! Заходи! Помогу! Конфеток тогда привези! Как заедешь, конфеточек мне привези! Пососать!

Глава V

С каждым днем воздух становился все теплее и лучезарнее. Везде продавали клубнику, черешню, из дальних краев завезенные в Россию. На вмятинах в сером асфальте стояли согретые солнцем молочные лужи. После второго урока независимая и повзрослевшая Вера Переслени подошла к кудрявому однокласснику своему Мише Пышкину. Пышкин был хотя и кудрявым, как овца в горах Анатолии, но никаким успехом у женщин не пользовался. Успех – это тоже ведь странное свойство: бывает, что ростом нисколько не вышел, и зубы плохие, и волосы жидкие, а женщины – стыдно признаться – дерутся за этого жидкого и невысокого. Себя забывают и женскую гордость.

Она подошла, и бедняга смутился.

– Ты знаешь, – сказала ему Переслени, – ты здорово так у доски отвечал.

Он даже не понял.

– Я дома вчера билась с этой задачей, а ты просто гений, Мишаня.

Порола она, разумеется, чушь, но зубы ее так блестели, белели, так ярко сияли глаза ее серые, что Пышкин весь замер.

– Ты мне помоги, – небрежно сказала ему Переслени. – Возьми меня, а? Геометрию делать?

– Ко мне?

– Ну, Миша, к тебе! Да, к тебе! Что такого?

– Но там, знаешь, Верка, там мама, сестренка…

– Они мне нисколечко не помешают. Я, Миша, вообще никого не боюсь.