Соблазнитель

– Пойдем, Ваня, – попросила Лариса Генриховна. – Боюсь, разбужу.

Они вышли на кухню, из которой сейчас же, как тень, с жалким серым пучком на затылке, выскользнула Лина Борисовна. Лара обеими руками обхватила Ивана Ипполитовича и с яростной силой вся вжалась в него, как будто бы он мог служить ей защитой, укрыть ее от урагана и ливня. Ее колотило, и кожа Аксакова вбирала в себя эту дрожь, а дыханья их будто ловили друг друга и вместе рождали глубокий раздвоенный звук.

Двадцать два года он тосковал по ее телу. Двадцать два года назад они попрощались на дачном перроне, а на следующий день ее заметил Переслени, затащил в кусты на Воробьевых горах и сделал своею законной женой. Тело Аксакова тут же вспомнило запах ее волос, горячую впадину между ключицами, оно наслаждалось и торжествовало так, как торжествует охотник, загнавший в капкан или сети желанного зверя. Но странно: душа его не разделяла восторженной жадности плоти, стыдилась. Сквозь тонкую ткань профессор Аксаков ощущал слегка царапающие соски и круглый упругий живот бедной Лары, которая, видимо, даже не думала о том, что прижалась к нему в своем легком, на голое тело надетом халате, и вскоре профессору стало неловко, что он в это время посмел ТАК использовать ее беззащитность.

Они продолжали стоять, слегка раскачиваясь под силой незатихающего рыдания, как будто два дерева соединились под силою ветра, и чем теснее она прижималась к нему, чем крепче они обнимали друг друга, тем острее разливалась по всему существу Ивана Ипполитовича и жалость, и страх за нее, как будто он был виноват перед нею. Он не произнес ни слова не только потому, что всякие слова были напрасны, но и потому, что любое, самое любящее слово разрушило бы единство, в котором им было обоим тепло и свободно.

Он просто любил ее, а эта ревность, горчайшая, темная, с кровью и слизью, куда-то пропала. Он освободился.

Они не услышали звонка в дверь и оторвались друг от друга только тогда, когда Переслени закашлял на кухне.

– Ну вот, я приехал, – сказал Переслени.

Иван Ипполитович оглянулся и словно бы даже его не узнал. Ничего плохого не было в этом невысоком, широкоплечем человеке с ясными и встревоженными глазами и небольшой бородкой, в которой сквозила слегка седина. У этого человека было такое же право любить Ларису, как и у профессора Аксакова, а то, что Лариса его предпочла, на то была воля их общей судьбы.

Встретившись глазами с вошедшим, Иван Ипполитович живо представил себе, как совсем недавно он вынашивал планы умертвить его, потому что существование ничем не провинившегося перед ним Марка Переслени казалось ему несовместимым с его собственным существованием.

Итак, он летел в облаках, облака его укрывали собою, своею слегка равнодушной, но светлой основой, они поглощали и стыд, и грехи, и мысли дурные, и грязные речи забившихся в эту железную птичку, такую неловкую и своевольную, на крылышке, еле заметном, которой синело «Swiss Air».

Полет был недолгим. От жизни до смерти еще меньше времени, если подумать.

Глава III

Ночью с двадцатого на двадцать первое августа Бородин не мог спать. Мысли его были, как ни странно, далеки не только от Веры, но даже от дочки, с которой он должен был свидеться утром. Заснул он на самое короткое время еще вечером и во сне увидел себя стариком. Старик был коричнево-смуглым и голым, стоял в очень теплой реке, наклонившись и словно пытаясь в ней что-то поймать. На берегу его ждала женщина, еле различимая в темноте. Сначала он сразу подумал: «Елена!» Но понял, что это была не она. У старика сильно болели ноги, теплая вода помогала ему, но женщина торопилась и объясняла, что не может больше ждать и он должен выйти скорее на берег. Тогда Бородин догадался во сне, что женщина эта и есть его смерть. Коричнево-смуглый и голый старик, которым он стал, опустился на корточки и медленно, тихо пополз к ней по дну, довольный, что долго ползти не придется и сил ему хватит.

От страха Бородин проснулся. На поверхности сознания дрожало изображение ползущего навстречу смерти старика, но реальность уже проступала из-под корки кошмара, как из-подо льда, разогретого солнцем, синеет вода. Он понял, что это был сон, вытер пот.

А ночь между тем навалилась на город. Погасли последние огни, и вдруг по всему небу побежали зарницы, эти фальшивые предвестники грозы, которая где-то идет, далеко, и где-то, за сто километров отсюда, грохочет и гром, рассыпаются молнии, а люди укрылись в дома и притихли. Зарницы, изо всех сил освещающие августовское небо своим жутковатым белесым огнем, показались Бородину отражением тех мыслей, которые так напугали его. Никогда прежде он не думал о смерти, потому что ему едва исполнилось тридцать лет и он не собирался умирать.