Собольск-13

Что ж, может быть, к лучшему. Сначала Андрею трудно было представить себе, как мог так подло поступить отец. Потом острота впечатлений стерлась, и он вспоминал о поступке отца без гнева, с легким омерзением. А теперь, все припомнив, все обдумав, стал считать этот случай счастливым для своей судьбы… Там, в Красноярске, пролегла черта, разделившая его жизнь надвое. Андрей Сергеевич перешагнул ее и долго-долго, десятки лет, отгонял от себя воспоминания об отце, о брате, о Потанинской мельнице. Пока не вступил в шестой десяток и не засосала сердце неизбывная тоска по родным местам.

И вот он здесь.

9

Смешно сказать: кровать в гостиничную дежурку ставили с помощью автогенщика.

Да, вот так и получилось, — назначили Евдокию Терентьевну командовать гостиницей, стала она оборудовать в бывшей кухне дежурную комнату, а кровать не влезает в простенок между окном и плитой, хоть плачь. Одно из двух — либо плиту убирать, либо кровать укорачивать. Подумала-подумала тетя Дуся и решила пожертвовать кроватью. Плита может понадобиться. Без очага, как говорят, дом не дом, квартира не квартира. Да и новенькая плита, жалко разорять то, что рабочие руки соорудили неделю назад.

Позвала знакомых ребят-слесарей. Те, конечно, обрадовались необыкновенному делу. Живо, со смешком да прибаутками, утащили кровать к автогенщику, тот полоснул огнем и обкорнал на четверть метра. Приклепали слесаря крючки, сцепили и поставили на место. Стало ложе под стать квартире — тоже малометражное.

Посмеялись слесаря, пошутили и ушли. Посмеялась и сама тетя Дуся: при ее росточке придется поджавши ноги спать, калачиком. А потом и не смешно стало: неловко телу, затекает оно без распрямления. Лучше бы плиту разорить, чем вот этак, скорчась в три погибели, коротать длинные дежурные ночи.

А сегодня и вовсе лихо пришлось. Не раз ночью вставала, с трудом распрямляя онемевшее тело. Пила воду и подолгу сидела у окна, не зажигая света.

Тишина на улице. Стрекочет в клумбах невесть откуда взявшийся кузнец, перекликается с другими. Спит рабочий поселок «Электрики». Кончилась на заводе вторая смена, а третьей нет. Не чета машиностроительному, там все три работают. Вот он, за лесом, вечным своим заревом ночную темень разгоняет. До гор достигает свет, и они вроде яснее видны в ночном черном небе. И не разберешь даже сразу, что за тем лесом делается — не то пожар полыхает, не то солнышко вздумало вставать. Перекликаются там голосистые паровозы, гудят цеха, что-то звенит, что-то грохочет. Так день и ночь, день и ночь, никакой разницы между ними не стало.

Прислушалась Евдокия Терентьевна — и еще звуки расслышала: в дальней комнате позванивает панцирная сетка на кровати. Приезжему тоже не спится. Как не понять! Переживает. Сколько годов в родных местах не был. Считай, с самой Октябрьской. Нет, немного попозже их с батей не стало, в народе слух был, что в Китай укатили. Постой, а как же он в Чите оказался?.. Говорит, родные места поглядеть, а на уме что — кто знает. Не уснешь теперь. Былое в голову лезет.

Отец батрачил в то время на потанинской заимке. Видела барчука, когда увязывалась за отцом на мельницу. Иногда и сам мельник со своими сынами жаловал на заимку. Чаще всего наезжал в праздники: рождество, пасху, троицу. Должно, боялся, что работники подвыпьют и натворят чудес. Скотину некормленную оставят, а то и того хуже — подожгут заимку.

В одну троицу даже случай был смешной. В канун ее отец возил господам к праздничному столу разную живность — индеек, гусей, кур, поросят. Вернувшись, сказал матери:

— Прибери, мать, Дуньку, да сама приоденься — завтра хозяева пожалуют.

А как ее приоденешь, Дуньку-то? Платьишко-то одно, да и на том заплат не счесть. Это сейчас разные штапели да капроны пошли, много стало ткани, а в ту пору и простой ситчик был в редкость. Загнала мать Дуньку на печь, выстирала единственное, высушила, вальком обмяла. Пошла Дунька господ утром встречать в чистом, хоть и залатанном платьишке.

Как сейчас помнит, вылезли из брички трое. Сам, Сергей Никодимыч Потанин, сухой совсем, кожа да кости, в чем душа держится. А туда же — грудь колесом, важно бородку оглаживает, словечки еле выговаривает и все ворчит — тут у вас не так, там не то.

Два сына с ним. Один вовсе на отца не похож — черноглазый да горбоносый, чистый цыган. В куцем мундирчике, все по голяшке хлыстиком пощелкивал. Второй — белый да толстый, тоже ни капли отцовского в обличий не было. Стало быть, это и был Андреи Сергеич Потанин, который сейчас за стеной ворочается.

С ним мать играть принудила — привечай, мол, дорогого гостя, да смотри, чтобы не заскучал. Ребятишки — они ребятишки и есть — тут же и повздорили. Показала ему Дуня самое свое дорогое — самодельных куклешек. А Андрею, стало быть, не сильно интересно было на девчачьих кукол глядеть. Пнул их желтым ботинком, разметал в разные стороны да еще и объявил:

— Знаешь, ты кто? Ты — дура.

Жалко куклешек Дуне и за себя обидно.

— Сам-то больно ли умен? В бабьих штанах ходишь.