Собольск-13

Отец, растрепанный и неопрятный, отпустивший некрасивую редкую бороду, с пустыми, остекленевшими глазами и бессильно полуоткрытым ртом, все время убегал, наказывая Андрею смотреть за сложенными в грязь вещами. Ходил он на вокзал узнавать, можно ли уехать дальше. Потом несколько раз ходил в город искать пристанища хотя бы на неделю, пока не представится возможность уехать.

Ничего найти не мог и, вернувшись, принимался плакать — оттого, что уже не молод и мало сил, оттого, что слишком мал и тоже бессилен младший сын Андрюша, а старшего Митьку где-то дьявол носит и он не помогает старику. Он люто ругал большевиков, сломавших жизнь, и опять начинал плакать. Андрей смотрел на этого широконосого человека с взлохмаченными бровями, он казался ему совсем чужим, и самопроизвольно возникало мальчишеское презрение к плаксивым и беспомощным людям.

Наконец, пристанище отыскали. Они долго переправляли туда чемоданы и узлы. Домик принадлежал церковному дьякону, но в чистую половину их не пустили, а велели жить в каком-то закутке за большой русской печью. Кровати не было, спать предложили на полатях, высоко, под самым потолком. Там было глухо, душно и очень жарко. Первую ночь это даже понравилось продрогшему на осеннем ветру Андрею. Он уснул крепко, всем телом впитывая сладкое тепло. Но потом, когда отогрелся, спать в узкой щели, чем-то напоминавшей гроб, под низким нависшим потолком, стало невыносимо.

В довершение всего одолевали тараканы. Они шелестели во всех щелях, а когда внизу гасили свет, начинали бегать и стремительно проносились по лицу, щекоча лапками. «Ты дави их, меньше будет…» — равнодушно советовал отец и показывал, как такое делается. Андрею давить тараканов было противно, и его поташнивало, когда он видел, как спокойно их давит отец.

Время от времени отец пробирался на чистую половину и, если он приносил с собой бутылку самогона, его оттуда не прогоняли. Андрею в таких случаях приходилось совсем трудно: узкое пространство полатей заполнялось ядовитым и едким смрадом самогонного перегара, и дышать было совсем нечем. Андрей спускался вниз и часть ночи сидел у кадушки с водой. Он стремглав бросался вверх на полати, если слышал в глубине дома гулкое покашливание дьякона и его тяжелые шаги: тот шел к кадушке напиться. Андрей боялся этого громадного волосатого человека.

Однажды дьякон пришел к ним сам. Подрясник у него был заткнут за пояс, под локтем виднелся густо осыпанный мукой калач, в руке держал бутылку, а на пальцы были нанизаны две рюмки из толстого граненого стекла.

— Коммерсант! — зычно гаркнул он, задрав бородатую голову к полатям, и увидел свесившегося Андрея. — Скажи батьке, пускай слезает. Радость будем отмечать великую: наша берет.

Андрей разбудил отца, тот всполошился:

— Кто — берет? Где — берет? Чего ты, дьякон?

— Слезай, слезай, коммерсант. Выпьемо по такому случаю.

Они уселись у залавка около коптящей лампочки. Сблизив большие лохматые головы, разговаривали. Андрей понял, что где-то между реками Тоболом и Ишимом были большие бои и наступление Красной Армии удалось остановить. Отец стал бить себя кулаками по голове и кричать:

— Зачем я уехал? Зачем я уехал? Теперь там все разорено.

— Бог даст, возвернешься. Имение твое, может, и погублено, так ведь земля осталась, верно? А на земле любой храм снова можно воздвигнуть.

— Мельница моя, мельница! — колотился головой об стенку Сергей Никодимович.

Андрей помог ему вскарабкаться на полати и, прежде чем тот уснул, успел спросить:

— Пап, теперь мы скоро домой поедем?

— Непременно! — икая, ответил отец. — Завтра пойдем на станцию.

Андрей лежал радостный, и спертый воздух казался ему уже не таким невыносимым.

Надежды не оправдались, стало известно, что белым не удалось двинуться вперед. Вскоре пришло известие, что красные приближаются, уже заняли Томск, что у станции Тайга разгромлена целая армия.

Отец запил. Пьяного, вздорного и драчливого, его уже не пускали в чистые комнаты. Сергей Никодимович обижался, с пьяным упорством ломился туда, грозился поджечь, пожаловаться губернатору, а громадный дьякон грохотал, встряхивая щуплого и неспокойного квартиранта:

— Не вводи во грех, человече, придушу!

— Как смеешь, дрянь! — хрипел отец. — Я — коммерсант. Руки прочь!

— Я-то прочь, ты-то как? — отвечал дьякон и кричал Андрею: — Блюди отца, малый! Обоих на снег извергну. Приютил Христа ради, а вы вона как.

Минута просветления у отца совпала с вестью, что красные уже под Красноярском, что город окружают партизанские отряды. Сергей Никодимович засуетился, захлопотал: надо ехать дальше, вместе с войсками.

Извозчика не нашли, потащились на станцию пешком. Часть вещей осталась у дьякона, обещал отыскать подводу и привезти к поезду.