Собольск-13

Трудно различимые, низко над лесом висели растерзанные лохмотья облаков. Они все-таки перемещались по небу, и тогда в провалах Бронислав видел жаркие звезды на черном бархате. Они насмешливо помаргивали: вот так попал ты в переделку, водитель!

Подпиравшая машину сосна нудно поскрипывала, словно жаловалась: что за непосильная тяжесть навалилась на ее смолистый бок и почему никто ее не уберет. Негодующе шумели и другие сосны, соседки пострадавшей: экое святотатство!

Бронислав развязал тесемки у шапки, опустил наушники: прихватывало морозом. Все лицо было в изморози, ресницы просто слипались под тяжестью насевшего на них куржака. И вот, когда он собрался окончательно запахнуть уши в теплый кроличий мех, он услышал далекое ворчание тракторного мотора.

Поспешно приподняв наушники, прислушался. Да, трактор. И к тому же гусеничный. Как раз такой, какой только и может помочь. Кто бы там ни ехал, но выбраться ему поможет. Теперь не надо будет рисковать машиной, а может быть, и жизнью.

Сам того не заметил, как драгоценная последняя папироска оказалась во рту, и он, отвернувшись от ветра, закрывая ладонями хилый огонек, зажигал спичку и все время слушал моторный рокот. Ладно, у тракториста, наверно, есть курево, одолжит пару папирос. Густо дымя, он снял шапку, чтобы лучше слышать, обтер лицо от изморози. Было бы совсем хорошо, легко и радостно, если бы вдруг не пришла в голову горячая мысль: а ведь где-то там есть сверток на Тагилку? Вдруг трактор не доедет сюда, свернет? Загребая снег, он бросился в ту сторону, где рокотала машина.

Наконец, он увидел ее. Вернее, не ее, а прожекторный луч, перебегавший с одного ствола сосны на другой. Стволы были щербатые, черные, с наветренной стороны запорошенные снегом, и яркий тракторный глаз словно бы выбирал одно, единственное и нужное. А потом оказалось и совсем здорово: трактор-то свой, знакомый, автохозяйский бульдозер. Кованой грудью он сдвигал под откос белые пласты уже смерзшегося снега. Облако снежной пыли, искрясь и играя, бешено крутилось перед радиатором.

Бронислав заорал что есть силы. Напрасно! Только лишний раз убедился, как слаб человеческий голос перед стихией. На тракторе его не услышали. Машина надвигалась, она могла проскочить в вихре снега мимо. Бронислав выскочил под световой луч и замахал шапкой. Наконец-то! Рокот затих, превратился в слабое бормотание, дверца кабины открылась. Голос, который послышался, был хорошо знаком, ангельский Генкин голос:

— Бронька, ты? Как ты тут? Живой, здоровый? Так и думал, что на Бирюзовом засел…

Бронислав лез в теплую, пахнущую соляркой кабину, тискал и мял тракториста, пока тот не взвыл от таких нежностей:

— Да будет тебе! Совсем ошалел в лесу…

И только потом, закуривая, заметил в кабине еще одного человека. Посветил спичкой — Языканов, собственной персоной. Нелегко дался путь начальству, это Бронислав почувствовал сразу, лишь только Языканов открыл рот.

— Голубчик, — сказал он расслабленно, — я не вижу твоей машины. Надеюсь, она в порядке? Ты не спустил ее под откос?

Что же выходит? Машина ему дороже человека. Про машину спросил, человеком даже не поинтересовался. Бронислав решил созорничать. Отчего не попугать начальство, коли представилась такая возможность?

— Спустил. Под откосом ваша машина.

— Не дури, — сказал Генка и толкнул в бок. — Сомлеет, нам же отваживаться придется.

Языканов и в самом деле как-то сразу поник. Рука сама собой полезла туда, под пальто, где билось его старое сердце. Губы задвигались на бритом лице, взгляд стал отсутствующим — прислушивался к тому, что творилось там, внутри.

— Да плюньте вы на все это дело, Пал Палыч! — стал успокаивать Бронислав. — Я ведь просто так, дурака валяю. Цела машина, не беспокойтесь.

Языканов дергал дверную ручку, стараясь открыть кабину и выйти.

— На воздух мне надо, ребята, — сказал он. — Подышать…

Гена помог ему выйти. Пока заносили трос, пока вытаскивали машину, пока грузили дрова обратно, Языканов стоял в сторонке, в снегу, утопив свои белые бурки по самые отвороты. Видно было, что мерзнет, а за работу не брался.

— Подставляйте плечо, Пал Палыч. Погреетесь, — предложил Бронислав. Ему самому соленые капли заливали глаза и немилосердно щипали.

— Не могу, Броня, — стенокардия. Извините меня, но не могу. Запрещено.

— Не могу, так не могу. Я вам добра хотел — замерзли.

7

Вдвоем они заваливали в кузов толстый и тяжелый, словно из чугуна отлитый, березовый комель. Всю силешку вымотала чертова штука. Запыхавшись, присели в затишке отдохнуть, дух перевести. Поодаль Языканов крест-накрест хлопал себя стынущими руками. Воротник поднял, наушники завязал, ничего не слышно.

— За каким чертом ты его сюда приволок, не понимаю, — сказал Бронислав.

— Я приволок? Очень мне нужно. — Он оглянулся на Языканова и вполголоса рассказал: — Пал Палычу, брат, большущая баня сегодня была. Горком партии парил.

— Так тебе и поверю. При чем тут горком?