Собор

Птицы в этот день пели, как поют они лишь дважды в году: в первые дни весны, когда выстраивают гнезда, и в один из дней осени, в конце сентября или в начале октября, когда летнее тепло, прощаясь, одаривает землю своей лаской, обещает вернуться. Птицы своим пением тоже обещают: «Мы вернемся!» И лес, замирая в предчувствии холодного ветра и грядущего снежного безмолвия, знает: они вернутся…

Тонкая лесная тропа шла между белых стволов не петляя, прямо, потому что березовый лес был негуст и земля в нем ровна и подобна вытканному пестроузорчатому ковру.

Огюст шагал по тропе, запрокидывая поминутно голову, рискуя споткнуться о корень или кочку, но не имея сил оторваться от дивной золотой фантазии осенних берез. Солнце слепило его, из глаз текли слезы, в душе он смеялся над своим детским восхищением, а в уме рисовал узор, подобный этому, придумывая, как вплести его в каменные своды, и одновременно ужасаясь своей дерзости, потому что с художником, создавшим эти кружева, он не мог и не смел соперничать.

Карету свою он оставил на дороге, велев кучеру Якову ехать к усадьбе и ждать его там, сколько понадобится, а сам, спросив дорогу у встретившихся крестьян, пошел напрямик, не в силах отказаться от прогулки по этой зачарованной роще. Его путь лежал в маленькое имение Суворово, что начиналось неподалеку, за речкой Вихлянкой.

Два дня спустя после памятного вечера в Итальянской опере князь Василий Петрович Кочубей запросто, по-дружески навестил Монферрана и за чаем между прочим передал ему поклон от своей родственницы Ирины Николаевны Суворовой.

— Поклон и извинения, — добавил князь, улыбаясь, — потому как Ирен уверяет, что нечаянно сказала вам нечто не совсем любезное, не ведая, кто вы такой.

— Да ведь мадам уж извинялась передо мной при вас же! — заметил, немного краснея, Огюст. — И я думаю, напрасно извинялась: я нисколько не был обижен.

— Тем лучше! — Кочубей был доволен такой нежданной покладистостью строптивого архитектора. — Тем лучше, друг мой, значит, я мог с легким сердцем сдержать свое обещание: я обещал вам давеча, что познакомлю вас с мадам Суворовой ближе.

— И в самом деле? — Монферран рассмеялся. — И что же, она этого хочет?

— Даже очень хочет, мсье. Дело в том, что у нее неподалеку от Петергофа есть крохотное именьице. Дом, роща, кусочек реки. Ну вот дом ей хочется перестроить: стар он и неказист. Вами Ирен восхищается давно, у нее альбом ваш есть, еще тот, первый… словом, ей бы очень хотелось, чтоб ее домик перестроил великий Монферран. Только она не очень богата, так спрашивает: во что может обойтись такая перестройка?

— С вашей родственницы, дорогой князь, я не возьму дорого! — заверил Огюст. — Я действительно дорогой архитектор, но только не для добрых моих знакомых.

И дело было решено. Еще пару дней спустя, выбрав день посвободнее, Монферран с утра отправился в Суворово. Гнев его успел к этому времени поостыть, он уже с усмешкой вспоминал ссору с госпожой Суворовой, и ему забавно было представлять, как теперь они встретятся и что может сказать ему при новой встрече эта воинственная дама. Однако, шагая через золотую рощу по узкой-узкой тропе, он забыл и думать об Ирине Николаевне, о возможном разговоре с ней и о том, зачем он вообще сюда явился. Колдовство прозрачного осеннего дня совершенно заворожило его.

Между тем тропа вывела его к реке. Вихлянка, оправдывая свое название, петляла меж крутых песчаных берегов, заросших густым ольшаником и бузиной.

По словам косарей, в ста саженях вверх по течению должен был быть мост, и архитектор, вглядевшись, чтобы заметить еле уловимое движение воды и определить, куда она течет, пошел дальше по тропе теперь уже вдоль берега.

Кусты почти совершенно скрывали от него реку, лишь иногда река показывалась сквозь желтеющие заросли, и ее сияющая дневная синева манила окунуться.

«Полно, она ведь холодная!» — останавливал себя Монферран.

С реки донесся всплеск, и Огюст, глянув сквозь кусты, увидел, что кто-то здесь оказался похрабрее его. Посреди речки темнела голова купающегося, а на траве меж кустов лежали сложенные стопкой светлый сюртук, панталоны, рубашка, валялись башмаки.

Архитектор раздвинул немного ветви, охваченный невольным любопытством: ему хотелось увидеть смельчака, а заодно узнать, кто это такой — поблизости, кажется, жили одни крестьяне. Но в этот момент голова исчезла, купальщик нырнул. Его не было видно почти минуту, и архитектор уже готов был испугаться: куда, в самом деле, он подевался, не утонул же?

И тут возле самого берега опять плеснула вода, потом расступилась, и перед ошеломленным Монферраном возникла вдруг русалка… Она показалась сразу, встав на дно и выпрямившись, так что вода скрыла ее лишь до бедер. Стройная, высокая шея, небольшие прекрасные груди, чуть угловатые плечи с резкими ключицами, тонкая талия, гибкие руки — и все это в потоке темных мокрых волос. Это диво было вполне созвучно чародейскому золотому лесу и синей молчаливой реке.