Собор

В пепельнице дымилась сигарета. Мариан поднесла ее к губам, затянулась, по-прежнему глядя в пол, и положила сигарету обратно в пепельницу. Взглянула на мужа, и глаза ее потеплели. Высокого роста, с гибким, податливым телом и упругой грудью, она была очень хороша. Узкие бедра, нежный цвет лица, чудесные, широко раскрытые глаза…

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о той вечеринке? — спросила она вдруг, подняв на него глаза.

Он был ошеломлен. Стул опустился на все четыре ножки.

— О какой вечеринке? О той, два или три года назад?

Она кивнула.

Он подождал немного, и когда дальнейших комментариев не последовало, спросил:

— Ну и что там было? Раз уж ты сама заговорила об этом, что там было? — Помолчали. Ральф снова начал: — В общем, он тебя все-таки поцеловал тогда, верно? Я хочу сказать, я все равно ведь знаю. Попытался он тебя поцеловать или нет?

Мариан сказала:

— Просто я думала об этом, вот и спросила. Больше ничего. Просто я иногда вспоминаю этот вечер.

— Ну, он тебя все-таки поцеловал, да? Ответь же мне, Мариан.

— А ты часто вспоминаешь этот вечер?

— Да нет, не очень, — ответил он. — Это ведь давно было. Три или четыре года назад. Можно уже рассказать. Давай рассказывай. Я ведь по-прежнему добрый старина Джексон — забыла?

Они оба засмеялись. Потом она сказала:

— Да. Он поцеловал меня. Раза два-три. — И улыбнулась.

Он понимал, что и ему следует точно так же улыбнуться, но не мог. Сказал:

— А раньше ты говорила, что нет. Ты говорила, что он просто обнял тебя одной рукой, когда вел машину. Что же было на самом деле?

— Зачем ты это сделал? — говорила она, словно во сне, глядя на него снизу вверх.

— Где ты шаталась всю ночь? — визжал он, едва держась на трясущихся ногах; снова занес кулак для удара. Потом она сказала:

— Я ни в чем не виновата, зачем ты меня ударил? За что?

— Ты сама начала этот разговор.

Она покачала головой.

— Не знаю, с чего вдруг вспомнила об этом. — Закусила губу, глядела в пол. Потом выпрямилась и подняла на него глаза: — Если ты уберешь эту гладильную доску, дорогой, я приготовлю чего-нибудь горяченького выпить. Ромовый грог с маслом. Как, звучит?

— Прекрасно.

Она ушла в гостиную, включила свет, наклонилась и подняла с пола журнал. Он смотрел, как плавно движутся ее бедра под тонкой тканью клетчатой юбки. Мариан подошла к окну и остановилась, вглядываясь в расколотую светом фонарей темноту. Ладонями сверху вниз разгладила юбку, потом заправила поглубже блузку. Он подумал: интересно, она чувствует, что я за ней наблюдаю?

Он убрал гладильную доску в специальную нишу на веранде и снова сел, а когда Мариан вернулась в кухню, спросил:

— Ну а еще что произошло у тебя с Митчелом Андерсоном в тот вечер?

— Да ничего. Я уже совсем о другом думаю.

— О чем другом?

— О детях. Хочу купить Дороти платье к пасхе. О завтрашнем занятии: подумала, в случае чего — прочту стихи Рембо, — она вдруг засмеялась, — рифма плохая, да я и не собиралась рифмовать, правда, Ральф, и правда, ничего больше не произошло. И мне очень жаль, что я вообще заговорила об этом.

— Ладно, — сказал он.

Он встал, прислонился спиной к стене возле холодильника и смотрел, как она отмеряет ложкой сахар, насыпает в чашки и растирает сахар с ромом. На плите закипала вода.

— Слушай, девочка, — сказал он, — мы ведь уже начали этот разговор, и все это действительно случилось четыре года назад, и я вовсе не вижу причины, почему бы нам не поговорить об этом, если нам так хочется. Как ты думаешь?

— Да и говорить-то не о чем, — сказала она.

— Но я хотел бы знать.

— Что знать?

— Ну, как он себя вел с тобой после поцелуя. Мы же взрослые люди, и с Андерсонами не встречались уже целую вечность, может, и вообще никогда больше не встретимся, и произошло это сто лет тому назад, так почему же нам не говорить об этом? — Он сам удивился своей рассудительности и убедительному тону. Снова сел, стал рассматривать скатерть на столе. Потом сказал: — Ну?

— Ну, — сказала она с лукавой усмешкой и по-девичьи откинула голову немного назад и вбок, вспоминая. — Нет, Ральф, правда… Давай лучше не будем. Мне не хочется.

— Ради бога, Мариан! Я хочу знать! — сказал он и вдруг сам понял, что действительно хочет.

Она выключила газ под чайником и оперлась рукой на высокий табурет. Потом снова забралась на него, зацепила каблуки туфель за нижнюю перекладину. Сидела, наклонившись вперед, сложив на коленях руки. Грудь упруго натягивала тонкую ткань блузки, рвалась наружу. Пальцы одной руки теребили ниточку на юбке. Наконец Мариан подняла глаза.