Собор

Стали мы жить на этой бурой, красноватой земле, в страдающем от засухи знойном их штате. Стоит ли рассказывать, как невпопад пробовали корнфлекс вилками есть или как широкими брюками их удивляли? Кое-чем и они нас удивляли тоже. Поразило прежде всего: завод открыт всем ветрам, совсем разгорожен! Позднее мы его огородили, сделали проходную, как и у нас. Рядом с мартеном, под рабочей площадкой — базар! На ходу что-то варят, жарят, тут и горох продают, и бананы, все жуют какую-то жвачку из листьев… Среди людей и коровы бродят. И кастовость, конечно. Ежели он начальник — то уж инструмент в руки не возьмет, меньшие для этого есть. Подрядчик-контрактор у них важное лицо, сам составляет контракты на работы, людей набирает сам, без отдела кадров. Выполнили работу — по рупии в зубы, а себе кругленькую сумму в карман кладет. Дешев у них человеческий труд. Бывает, механизмы стоят, а землю женщины на головах в корзинах носят… Ну и то, что молятся все. Прежде, чем на смену заступить, он старательно поклоны бьет, на солнце молится. Но все это, как говорится, мелочи бытия. Главное, что в работу мы вошли уверенно и с тамошними людьми быстро сдружились.

Был у меня подручный по имени Рангар, семейный уже, старшей дочке восемь лет, он все ее нахваливал.

Как-то, шутя, говорю ему:

— Рангар, у тебя дочка, у меня сын такого же возраста… Может, сватьями станем, породнимся?

Я пошутил, а он ухватился:

— Давай, мистер Иван! Она у меня белий-белий, как у вас!

И приглашает в гости. Живет, конечно, скромно, у них у многих там жилье такое: четыре палки и рогожа сверху — весь дворец… Но все же кофейком угостил. И дочку вывел на смотрины. Красавица, ничего не скажешь, но где уж там «белий-белий»! Словно цыганенок!

— Согласен, говорю. Славная будет невесточка. Породнимся.

И после этого он со мной и впрямь как с родным: полное доверие, прямота, искренность.

А Таратуте это почему-то не понравилось.

— Что ты все возишься с этими черношерстными? — выговаривал он мне, когда я вернулся от Рангара.

Резануло меня это слово, откуда только он его и взял. Но я промолчал. А уже перед сном, когда и пропеллер свой мы на ночь включили (подвешен был к потолку такой вентилятор, спасавший нас ночами от духоты), Таратута опять ко мне:

— Оскорбился за них? Брось ты, Иван. Какая может быть дружба с бакшишниками?

— Они ко мне по-человечески, и я к ним так же.

— Да разве они понимают по-человечески? Англичане их приучили одно понимать: кулак… А нас они только и знают что объегоривают на каждом шагу.

Англичане с ними правда не цацкались, к ним местные в кино не ходили: квас не для вас. А мы им кино бесплатно, и хоть языка не понимают, а идут, да еще целыми семьями, забирают с собой даже грудных — женщины за спиной их в узлах носят.

— Глухой, говорю, ты, Семен, к людям.

— Ну, ходи, роднись с ними.

— И буду родниться.

— А мне, говорит, и дух противопоказан, что от них идет.

Это он о том, что у индийцев бытует обычай голову смазывать кокосовым маслом. А жарища такая, что порой и масло перегорает, разлагается… Кондиционерам пока что далеко ведь не всякий там имеет возможность пользоваться…

— Пожить бы тебе, говорю, в их условиях, Таратута, любопытно, каким бы от тебя духом несло. А то пригласили тебя, как человека, платят тебе, да еще ведь и побольше, чем своим…

— Мне Союз платит, — буркнул Таратута. — Брататься с ними я не нанимался. Недобрый? А я и не собираюсь для всех быть добрым… Человек добрее всего к самому себе.

Так мы и не договорились с ним. Но все же когда подошел день рождения Таратуты, мы с хлопцами решили его поздравить. На память подарок от своих заводчан поднесли: лампу настольную с подставкой в форме Тадж-Махала. Из белого нефрита, хорошо сделано, — много у них мастеров на такие вещи. Подарили, повеселились. А через несколько дней видим мы эту лампу… у соседнего бакшишника! Глазам своим не поверили: откуда взял? Оказывается, сбыл ему именинник. Обидело это нас. Ну ладно, на «Волгу» человек собирает, хочет по возвращении в Союз «Волгу» экспортную купить, но чтобы так себя повести… по мне — так черт с нею, с той «Волгой», если ее вот так добывать…

— Слушай, Семен, — говорю ему, когда после смены с завода вышли, — зачем ты через Гималаи перелетал?

— Затем, что и ты: рупий заработать.

— Я не затем.

— А ты, конечно, подавать руку братской помощи… А я тебя спрашиваю: за какое спасибо мы строим этот металлокомбинат? Этим комбинаты, тем Асуаны… Да что у нас, дома полная чаша? Заплатами не светим? До каких же пор нам быть для всех белыми неграми? Ты сначала меня, отечественного работягу, обеспечь каким-нибудь «джипом», а потом уже и к другим проявляй щедрость за мой счет.

— А я, — говорю, — иначе рассуждаю: тем-то она, может, и дорога, наша помощь, что не от жиру она, не от излишков.

Зашла речь о лампе, которая нам Таратуту с неожиданной стороны осветила. Таратута и не возражал: да, сдал на перепродажу бакшишнику.