Собор

Чувствовалось, что все те безымянные, безответственные — его личные враги. Он ничего не прощает им. Во всех подробностях может рассказать, как и кем был разрушен красавец Михайловский собор, со времен дотатарских сверкавший золотыми куполами на Киевских горах, как ломали Десятинную церковь, с каким упорством рвали динамитом кладку седых веков, и все вокруг содрогалось, а кладка не поддавалась… Однако же раскрошили и ту таинственно-спаянную, загадочно-крепкую кладку… Татары не смогли, а он, вандал XX века, современный Батый, осилил, смог… Особенно лютой ненавистью пылал молодой архитектор к тем, кто, будучи сам архитектором, сознательно обращался к методу «расчищения» площади, сносил памятники старины, лишь бы освободить место для своих бездарных бетонированных тумб… Непримиримостью своею Алексей даже родного отца порою удивляет. Старый армеец словно бы добрее становился на склоне лет, избавлялся от категоричности в суждениях, искал если не оправданий, то хотя бы объяснений чудовищным поступкам, — сын же не хотел знать никаких компромиссов.

— Тупые убийцы красоты, — не оборачиваясь от руля, цедил сквозь зубы. — Пусть тогда по невежеству отдали себя во власть демонам разрушения, а сейчас? Откуда они сейчас берутся? Объясни мне, почему плодится браконьер?

Старый вояка предложил наконец перемирие: завтра пойдет к кому-то там «стать на ковер». То есть на разговор к начальству. Наденет свой парадный китель со всеми боевыми наградами, с орденом Богдана Хмельницкого, и пойдет. Выскажет и свое мнение о соборе. Хотя, впрочем, неизвестно, какие последствия принесет его ковровое стояние.

— А может, не надо? — замечает жена. — Однажды уже сберег тот собор, не расстрелял своими пушками, а кто тебе это в заслуги поставил? Кто спасибо сказал?

— История разберется.

Больше об этом не стоило говорить. Жена знала его характер: раз пообещал, то не отступится, пойдет завтра в орденах куда следует.

Отцовская поддержка заметно успокоила сына, пригасила его пыл, хотя, видно, не уходят все же из головы разные случаи вандализма, все доискивается он, что их вызывает и каким образом можно им противодействовать…

Солнце садится в дымах за собором, за его куполами, выпукло парящими над поселками под крылом вечерней зари. Краешек светила кроваво алеет из-под вечернего облака, а потом гаснет, тонет в синей мгле.

Как из миража выступает собор и бастионы заводов — удивительнейший ансамбль отдаленных друг от друга веков. Запад еще полон света. Молодой месяц в небе как те серпики, что разбросаны на мечетях Царьграда… Тут и там появляются звезды… Некоторые из них заметно движутся в пространстве, оказывается, что это всего-навсего сигнальные огни самолетов. Где-то там, в комфортабельных лайнерах, путешествует человек.

Движение становится напряженнее, приближается город. Зашло солнце, опускаются сумерки, синие, мягкие; по ту сторону реки зажигаются звездно каскады города, неисчислимыми огоньками освещают себя изнутри пчелиные соты многоэтажных домов.

Положив руки на руль, молодой архитектор вбирает глазами вечернюю синь заднепровья, картину приближающегося города-великана. Сколько еще необжитого простора на планете, а миллионы людей сбиваются в муравейники, сами себя загоняют в катакомбы, в эти современные пещеры с низкими, словно для горбунов предназначенными потолками, где и сейчас не каждый может выпрямиться, не говоря уже о тех грядущих, которые в двадцать первом веке еще сантиметров на десять, наверное, подрастут… Скоро полпланеты закуем в панцирь асфальта, похоронив под ним плодородную почву… Пока что в застройках — стихия… Множество на планете светлых побережий, живописных ландшафтов, озерных краев, таких, как это сказочное, овеянное целительным степным воздухом Скарбное, сколько на свете красоты, еще не освоенной архитекторами, а мы забиваемся в каменные мешки, душимся в клетках, в билдингах, в сотах каменных, привязанные к системе водопровода и канализации люди, это умно?

И все же город чем-то привлекает, все явственней возникает он перед юношей своими громадами. Город воспринимается им в напластованиях веков, в их многоголосье, как неразрывное единое творение, где видишь размах руки, его строившей, слышишь энергию тех, кто вкладывал в него свой труд и умение, вдыхал живую душу в бездушный камень, кирпич и металл.

Из казацкого хутора-зимовника возник и вырос до гиганта, способного застить небо своими дымами. Не умещается уже на холмах, на скалистых кряжах. Продолжает наращивать силу, и неизвестно, где ей будет предел. Строил помпезные дворцы жестокой распутной царице, взламывал мостовые, добывая булыжник для баррикадных боев, и одна из улиц носит теперь наименование Баррикадной… Город-баррикадник, город-труженик, он вобрал в себя силу всего днепровского края, и гнев его, и легенды, и поэзию. Сохраняет ли все это в душе своей сейчас? Какую память о себе передаст, что запрограммирует потомкам, что понесет им на бурых парусах своих дымов?