Собор без крестов

Обдумав ее, Тихий сказал:

— Я думаю, возражений не должно быть.

— Желание хорошее, лишь бы масть прорезала, — согласился Бунтыл.

— К общаковой кассе тебе не придется прибегать? — осторожно поинтересовался Оборотень, самый жадный

из всех.

— Мне неудобно ее потрошить с первого дня вступления в наше братство. Обойдусь своими силами.

— Дипломатично поступаешь, — согласился с ним Король. — Как вижу, мы в своем выборе не ошиблись.

Достав из кармана серебряные часы-луковицу, Тихий посмотрел, сколько натикало времени:

— Торжественная часть сходки закончена. Давайте по пять граммов и будем разбегаться.

Глава 39

Только работающие в бане заключенные видели, как часто по нескольку часов подряд Сарафан занимается

тренировками то с ножом, то с топором. Если в начале тренировок цель, находившаяся на расстоянии пяти

метров, была в виде планки шириной в 10 сантиметров, то к их концу ширина планки стала пять сантиметров. И

только тогда он подошел к Веселому и сказал, что согласен участвовать в самодеятельности. Веселый, вылупив

на него глаза, с нескрываемым сомнением брякнул:

— Темнить изволите, уважаемый Сарафан.

— Кроме шуток и без понта, — серьезно повторил Сарафан.

— Я тебе не верю!

— Твое дело — верить мне или нет, но я действительно желаю участвовать в художественной

самодеятельности.

— С каким номером ты думаешь там выступить?

— Ты, наверное, забыл, какой номер предлагал мне показать на сцене?

— Метать нож и кидать топор в цель — красивый номер, но нам его администрация не позволит показать.

Зачем в людях пробуждать звериные инстинкты?

— На воле такой номер называется цирковым, и он не считается звериным. Притом циркач нож метает не

просто в деревянный брусок, а прямо в человека, за пределами которого начинается цель. Практически циркач

может убить своего ассистента, но этого не происходит, зато зрители таким опасным номером остаются

довольны.

— Я за твой номер голосую обеими руками, но как на него посмотрит хозяин? — сдался Веселый.

— Ты мне предлагал участвовать в самодеятельности?

— Предлагал, но ты отказался.

— Мне пришлось подумать и несколько раз отмерить, прежде чем решиться на такое. Теперь ты начинаешь

ссылаться на хозяина, разрешит он или нет. Меня твои проблемы не волнуют, сообщи хозяину о моем согласии.

Если он откажет, то я больше с тобой ни в какие игры играть не буду.

— Ты что-то хитришь. Честно скажи, что тебя побудило обратиться ко мне со своим предложением?

— Душу перед тобой выворачивать я не собираюсь, не надейся, но информацию для размышления подкину.

Я уже просидел достаточно и хочу обратиться к хозяину с просьбой о досрочном освобождении и то, что я буду в

активе, мне не помешает.

— Он на такую сделку не пойдет, — сказал Веселый.

— А почему? Плохо я работаю или у меня замечания есть?

— Ты же у нас всю погоду делаешь, думаешь, там, наверху, не знают?

— Пускай будет так, — согласился Сарафан. — Тебе что, климат в бараке не нравится, хочешь вернуться к

Филиному?

— Против того, что было, нет никакого сравнения, с тобой спокойнее, — признался Веселый.

— Вот видишь, какая ты дрянь. По твоему рассуждению, если я авторитет, то плохой человек. Кому я сделал

плохо, заступаясь за обиженных? Короче, я с тобой трепаться не собираюсь, что надо, я тебе сказал.

— Твою просьбу я передам наверх по инстанции. Как они там решат, так и будет.

Отойдя от Сарафана к окну и смотря через решетку на двор, Веселый задумался: «Сарафан такой зверь, что

сожрет любого. Какой компрометирующий материал я имею против него, чтобы помешать досрочному

освобождению? В бараке навел порядок, в бане тоже, даже пристроил сауну, правда, в бараке продолжают

играть в азартные игры, но тут нет непосредственной вины Сарафана. Даже в случае с Ишаком он поступил

правильно: иначе не избавился бы от него».

О своем разговоре с Сарафаном Веселый немедленно сообщил активу бригады и членам художественной

самодеятельности, одни из которых поверили ему, другие приняли это как очередную хохму.

Когда подполковник Григоренко пришел в кабинет полковника Долгошеева и передал ему разговор Веселого

с Сарафаном, то Петр Алексеевич сказал:

— Ты поверил зековской утке?

— Я сам беседовал с Сарафаном, и он подтвердил мне свое намерение.

— Чтобы медвежатник, вор наивысшей воровской квалификации, о которой можно только мечтать в их кругу, вдруг опустился до выступления перед серой массой — не верю, — хлопнув себя ладонями по пышным бедрам, категорически заявил он.

— Что он медвежатник, я сомневаюсь, — осторожно возразил Григоренко.

— Зато я нисколько не сомневаюсь в этом, — возразил Долгошеев. — Он — хитрая вустрица. Если он принял

такое решение, которое по воровским канонам не укладывается ни в какие рамки, то за этим скрывается какой-то

подвох.

— Он думает обратиться к вам с просьбой о досрочном освобождении, — пояснил Григоренко.

— Так сразу и сказал бы, — успокоившись, произнес Долгошеев. — Думать никому не запрещается, ты мне

скажи о своем отношении к номеру нового самодеятельного артиста.