Собор памяти

   — Да, да! Но в таком случае ограничите ли вы Дух Святой?

   — Ну, Леонардо, — сказал Верроккьо, — можешь ли ты разрешить сей спор?

   — Прошу у всех прощения, — сказал Леонардо, — но я должен согласиться с мессером де Бенчи. Дух, по определению, бесплотен, ибо вне элементов не может быть ничего целого. Где нет тела, должна быть пустота, а среди элементов не может быть пустоты, ибо любая пустота, образовавшись, немедля заполнится. Таким образом, дух будет постоянно порождать пустоту и неизбежно возноситься всё выше и выше в небеса, пока совсем не покинет наш материальный мир. Оттого-то вокруг и шляется так мало духов.

Эти слова вызвали смех и разрозненные аплодисменты; теперь слушали все.

   — А почему дух должен быть бесплотен? — спросил Николини — эти рассуждения были явно выше его понимания. Он выпрямился, будто мог выиграть спор одной только позой. — Дух реально существует. Он может принять любую форму.

   — Тогда ему придётся облечься смертной плотью, как всем нам, — сказал Леонардо. — Об этом с вами никто и не спорит. Но, кроме как в этом случае, духу придётся положиться на милость малейшего ветерка; и даже появись он перед вами — как бы смог он говорить? Да никак. Дух не может порождать звуки, не колебля воздуха. А в нём самом воздуха нет, значит, и выдохнуть то, чего у него нет, он не сможет.

С этими словами Леонардо картинно поклонился. Ему снова захлопали.

Николини слегка покачал головой и свысока поглядел на Леонардо.

   — Сдаётся мне, юноша, что от ваших рассуждений немного попахивает ересью.

   — А мне сдаётся, что вы хотели сказать «логикой», мессер. Думаю, ни Бог, ни Платон не стали бы спорить с нею.

   — Где наша Джиневра? — спросил Америго де Бенчи, переходя к более безобидной теме.

   — Скорее всего, дремлет, — сказал Андреа. — Слишком уж жарко — необычно для Пасхи. Я пошлю ученика разбудить её. Тиста! — позвал он светловолосого мальчугана, прислонившегося к стене. — Отправляйся в мою спальню, где отдыхает мадонна Джиневра, и тихонько — тихонько! — постучись. Скажи прекрасной Пенелопе, что женихи жаждут её общества[13].

Мальчик вспыхнул от смущения и выскочил из комнаты.

Николини смягчился и спросил:

   — Должен ли я, подобно Одиссею, обрушиться на них с мечом и стрелой?

   — Позже — может быть, но сначала надень ей кольцо на палец, — добродушно сказал Америго де Бенчи.

Уши Леонардо горели, но как бы ни был он унижен и зол, в душе он молился, чтобы краска на щеках не выдала его. Сандро снова с чувством стиснул его руку. Он знает, подумал Леонардо.

Однако не прошло и минуты, как Джиневра де Бенчи, в шёлковой бордовой гамурре с цветами из золотой парчи и шитыми жемчугом рукавами, появилась в комнате. На ней была узенькая бирюзовая пелерина, правильнее сказать — шарф, рыжие волосы она откинула назад, открывая бледное нежное лицо. Туго завитые локоны подчёркивали её сонные глаза и высокие скулы, что придавало ей надменный вид. Она не накрасила губ, и ничто не отвлекало внимания от глаз, отражавших сияние её волос. Она улыбалась всем и каждому, явно довольная и привыкшая быть в центре внимания. Остановившись, она выпрямилась и жеманно выпятила нижнюю губку — так, во всяком случае, показалось Леонардо. Остальные же были ею просто очарованы.

Джиневра встретилась взглядом с Леонардо, в её глазах мелькнуло мгновенное понимание, участие — ив этот миг Леонардо понял её. Она играла; и он, если надеется когда-нибудь завладеть и обладать ею, должен сделать то же самое.

   — Могу я сделать объявление? — спросил у Андреа отец Джиневры.

   — Ну конечно! — воскликнул Андреа, призывая всех к вниманию.

   — Мне очень приятно, милые друзья, — начал Америго де Бенчи, — объявить о помолвке моей прекрасной дочери Джиневры с моим другом и партнёром Луиджи ди Бернардо Николини. Мы ждём всех вас в тот день, когда невеста войдёт в свой новый дом — разумеется, в великолепный фамильный дворец нашего господина и повелителя. Обещаю вам, это будет великое событие! Я хочу также объявить, — продолжал он, когда стихли аплодисменты, — что мы намерены заказать портрет нашей прекрасной дочери, чтобы отметить её грядущую свадьбу. — Он повернулся к Леонардо: — Я договорился с мастером Андреа, чтобы портрет писал ты. Согласен?

Леонардо ощутил, как Сандро легонько ткнул двумя пальцами в его спину, и сказал:

   — Да, мессер Бенчи, конечно. Я польщён.

Все снова захлопали: во Флоренции Леонардо уже сейчас считался одним из самых многообещающих художников. Поговаривали, что скоро он покинет Верроккьо и откроет свою bottega.

   — Никто не пишет картин лучше Леонардо, — сказала Джиневра. — Разве что Сандро, — поспешно добавила она, улыбнувшись Боттичелли.

   — Я-то наверняка не пишу как Леонардо, — с шутливым раздражением отозвался Сандро. — Что он, что Паоло Уччелло... их волнует только перспектива. Я же могу сотворить подобные пейзажи, просто шлёпнув по холсту губкой, пропитанной красками, — чтобы уже больше не отвлекаться от настоящей живописи.