Собор памяти

Никколо Макиавелли стоял перед Леонардо, выжидающе и встревоженно глядя на него. Красивый мальчик, высокий и сухощавый, вот только лицо необычно сурово для существа столь юного. Однако он чувствовал себя, кажется, уютно один в этом незнакомом для себя месте. Занятно, подумал Леонардо.

   — Как тебя называют? — спросил он.

   — Никколо, — ответил мальчик.

   — А прозвище у тебя есть?

   — Меня зовут Никколо Макиавелли, таково моё имя.

   — Ну, а я буду звать вас Никко, юноша. Не возражаешь?

   — Нет, маэстро, — сказал он, чуть помедлив, но его тонкие губы тронул призрак усмешки.

   — Итак, твоё новое имя чем-то тебе не нравится, — заметил Леонардо.

   — Я нахожу забавным, что вам понадобилось укоротить моё имя. Так вы чувствуете себя больше?

Леонардо рассмеялся.

   — Сколько тебе лет?

   — Почти пятнадцать.

   — А если быть точным — едва миновало четырнадцать, так?

   — А вы всё ещё ученик мастера Андреа, хотя на самом деле вы уже стали мастером — так мне, во всяком случае, сказал мастер Тосканелли. А если вы близки к тому, чтобы стать мастером — разве вам не захочется, чтобы вас уже считали таковым? Или вы предпочтёте, чтобы вас держали за ученика, который только и может наполнять стаканы вином? Как, мастер Леонардо?..

Леонардо снова рассмеялся: этот умный мальчик, рассуждавший так, словно он вдвое старше, начинал ему нравиться.

   — Можешь звать меня просто Леонардо, — сказал он.

   — А где я буду жить... Леонардо?

   — Это мы решим. — Леонардо огляделся, словно снова искал Джиневру.

«Где Сандро?» — спросил он себя. Что ж, сейчас на самом деле поздно.

Многие направятся сейчас к Палаццо Пацци, чтобы последовать за процессией, которую Джакопо де Пацци поведёт в Санти Апостоли, в старейший из храмов Флоренции. Именно Пацци привезли в 1099 году из крестового похода священные кремни от Гроба Господня. И именно Пацци понесут их из Санти Апостоли в Дуомо, на церемонию Возжигания. Разумеется, братья Медичи не станут спешить присоединяться к шествию, пока священные кремни не окажутся в Дуомо, красивейшем храме христианского мира. Храме Медичи.

Леонардо окликнул Верроккьо, и тот поспешил к нему. Андреа был в восторге от того, что именно этой ночью Медичи и их блестящая свита почтили визитом его bottega — щёки его горели, а это было самым точным указанием на его чувства. Леонардо всегда знал, хорошо ли идут дела Андреа, потому что при удаче лицо его пылало, словно удар по рукам или словесный договор опьяняли его сильнее вина.

   — Я должен был передать тебе послание, но за всей этой суетой совершенно забыл, — сказал Андреа. — Прости, пожалуйста. — Андреа, очевидно, понятия не имел, что Леонардо влюблён в Джиневру.

   — Что за послание? — поинтересовался Леонардо.

   — Сандро повёз мадонну Джиневру домой. Он не хотел, чтобы ты волновался, и будет ждать тебя в девять, на скамьях у Палаццо Пацци. Он сказал: не тревожься, он всё устроит.

   — Весьма убедительно, — не без сарказма заметил Леонардо.

   — Позже, быть может — завтра, когда мы будем одни, — Андреа указал глазами на юного Макиавелли, — нам нужно будет поговорить. Я многое должен узнать у тебя и многое тебе сказать. У нас хорошие новости от Лоренцо.

   — Об этом легко догадаться, — сказал Леонардо. — Но ты прав, мы обсудим это завтра. Что нам делать с этим юным господином?

   — Ах да, ученик мессера Тосканелли... Ну и как поживаешь, юноша?

   — Прекрасно, мастер Андреа.

   — Во-первых, я познакомлю его с Тистой, другим нашим учеником, — они будут жить в одной комнате.

   — Мессер Тосканелли ничего больше не говорил тебе об этом мальчике?

   — Только то, что он очень умён и сообразителен, — сказал Верроккьо. — Я должен научить его всему, чему смогу, и возвратить мессеру Тосканелли. Он хорошо рисует, так что, возможно, быть художником — его судьба.

   — Мессер Тосканелли просил меня... присмотреть за мальчиком.

   — Подсыпать ему яду в молочко, что ли? — рассмеялся Верроккьо, и Леонардо не смог сдержать улыбки.

   — Я постараюсь, чтобы он не слишком часто бывал у шлюх.

   — Но бордели должны стать частью моего образования, — честно сказал Никколо. — Мастер Тосканелли слишком стар, чтобы водить меня туда, так что я ходил с мессером Деи.

   — А, так ты там бывал, — сказал Верроккьо.

   — Где же ещё можно изучать государственную политику?

   — И кто же тебе это сказал? — поинтересовался Верроккьо.

   — На это отвечу я, — сказал Леонардо. — Звучит похоже на мессера Тосканелли, но он, наверно, шутил.

   — Нет, Леонардо, вовсе нет, — сказал Никколо. — Он говорил, что улицы и публичные дома — лучшие учителя, ибо люди низки и их всегда следует искать там, где они удовлетворяют свои вожделения. Всего-то и нужно — понаблюдать и послушать важных особ, когда они навеселе. Но если хочешь знать, чем крутится мир, надо уметь слушать также и чернь. И ещё нужно покровительство...

   — Мальчик может жить со мной. — Леонардо, улыбаясь, потряс головой. — Пусть попросит Тисту положить ему тюфяк на полу.

   — Отлично, — сказал Верроккьо. — Думаю, однако, тебе пора выступать, не то гости удерут на улицу. — Он глянул на Макиавелли и криво усмехнулся. — Ты обещал колдовство, — сказал он. — А у нас важные гости.