Собор памяти

   — Я утверждаю, что Священное Писание, и только оно, несёт нам высшую истину. Но, каюсь, я не принимаю всерьёз измышления священников, живущих за счёт мёртвых святых. Они не тратят ничего, кроме слов, — а получают богатейшие дары потому лишь, что, по собственным их заявлениям, обладают властью даровать рай чувствительным душам вроде твоей.

   — Вспомни эти слова на своём смертном одре, Леонардо... — Зороастро не успел договорить, как на улице завязалась драка. Несколько юнцов стащили с коня одного из armeggiatori Медичи. Лоренцо въехал в самую гущу схватки. Он кружил вокруг задир и упавшего, что был командиром отряда, и громко взывал к armeggiatori и зрителям, крича, что кара падёт на весь город и всех его жителей, если пред ликом Богородицы прольётся кровь.

Леонардо смотрел на драку — и с волнением думал о процессии Пацци, которая вот-вот должна появиться, и Джиневра и Сандро окажутся в самом её сердце. Но Лоренцо и его брат всё же утихомирили толпу. Они подозвали повозку, которую предполагалось открыть и показать людям только после того, как над площадью пролетит голубь.

Словно ниоткуда возникли разукрашенные телеги — конечно же их просто скрывали до поры до времени; когда их вкатили на площадь, работники как раз срывали чёрные покрывала, являя взорам живые картины на религиозные темы, многие из которых были придуманы и сделаны в мастерской Верроккьо. Были там украшенные свечами повозки, живописующие остановки Креста во всех подробностях, повозки со сценами из Писания и сценками из флорентийской жизни, три стеклянных сосуда высотой в человеческий рост — один до самого края был полон жидкостью цвета крови, другой — лишь наполовину, а третий был пуст. Полный сосуд символизировал Новый Завет, наполненный наполовину — Ветхий, а пустой — конец мира. Всё это было основано на Книге Исайи — все, кроме прекрасных юных женщин, стоявших на повозке. Наряженные в шелка, с венками на головах, они держали факелы и скрещённые алебарды, изображая три воплощения богини Паллады. Но всеобщее внимание привлекла повозка с огромной статуей Божьей Матери, изображённой именно такой, как на святой чудотворной иконе.

   — Повозка Богоматери — дело твоих рук, Леонардо, — заметил Зороастро.

   — Моих и многих других.

И в этот миг дождь обернулся изморосью, а потом и вовсе прекратился — словно по чудесной воле, явленной Мадонной.

Толпа захлопала, раздались крики: «Miracolo... in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»[25]. Кое-кто, плача, падал ниц, благодаря Господа и Святую Деву. Напряжение развеялось мгновенно, оставив лишь сырой едкий запах, какой часто стоит на улицах после дождя. Леонардо тоже вздохнул свободнее, потому что Джиневра и Сандро смогут теперь без опаски войти в собор.

   — Ну, мастер Леонардо, — сказал Никколо, — ты, оказывается, и в самом деле прести... — Тут Никколо споткнулся на трудном слове.

   — Престидижитатор, — сказал Леонардо. — Это из латыни и французского... Чему только учил тебя старина Тосканелли?

   — Ясно чему, — подал голос Зороастро, — богохульствовать.

   — Ты говоришь ну прямо как мессер Николини, — сказал ему Никколо.

Леонардо хмыкнул.

   — Ты не веришь, что Богоматерь повелела дождю прекратиться? — спросил Зороастро у Никколо. — Ты же видел это своими глазами.

   — Видел — но не думаю, что поверю.

   — Отчего же? Тебе не дали достойного религиозного воспитания?

   — Моя мать очень религиозна и пишет прекрасные стихи. Но я не верю в Бога.

И Леонардо почти не удивился, услышав ответ Зороастро:

   — Я тоже.

Тут заревели трубы — и появилось шествие Пацци.

Леонардо высматривал коляску Джиневры.

Сейчас улицы казались залитыми кровью, потому что тысячи факелов — равно у приверженцев Пацци и Медичи — засияли необычайно ярко, будто свет их почерпнул силу от святых кремней Гроба Господня.

Леонардо видел Джиневру и Сандро, но они были слишком далеко, чтобы услышать его оклик. Он дождётся их рядом с коляской — здесь, на краю переполненной, украшенной цветами площади. Леонардо держался под прикрытием толпы, потому что подле коляски торчали несколько человек с оружием и в цветах Николини. Он собирался перехватить Джиневру, когда она будет возвращаться после фейерверка. Юный Макиавелли хотел было пойти с Зороастро, который вознамерился подобраться как можно ближе к ступеням собора, где стояла повозка с фейерверками, но Леонардо побоялся, что с мальчиком что-нибудь случится.

Собор вздымался как гора на тёмном, затянутом тучами небе, и его мраморные грани, перекрытия, часовни, апсиды и купола были столь же темны и сумрачны, как грёзы Леонардо. Шла праздничная служба, и все притихли. Из огромных растворенных врат доносилась «Paternoster»[26].

Потом началась Евхаристическая литургия. «Agnus Dei, qui tollis peccata mundi: miserere nobis»[27]. Люди молились, кое-кто стоял на коленях, иные с любопытством оглядывались, дожидаясь, когда вновь свершится великое чудо Воскресения. Пел хор, слова и мелодия сочились из дверей, и окон, и из самых камней, точно древние благовония; в воздухе плыл фимиам — мирра, кассия, шафран, нард, оника, стакта.