Собор памяти

Потом родился шум, подхваченный толпой, и из церкви на подчёркнутые тьмою ступени хлынул поток модно одетых молодых мужчин и женщин из богатых и знатных семей. За ними следовали именитые горожане, которые заполняли ступени, чтобы лучше видеть красочное действо.

Показалась на ступенях и Джиневра; справа от неё был Николини, слева — Сандро... во всяком случае, так показалось Леонардо, потому что он едва успел разглядеть их, прежде чем они исчезли в толпе.

— Пора, — сказал Леонардо, обращаясь к Никколо. — Сейчас ты его увидишь.

Невидимый с места, где стоял Леонардо, архиепископ зажёг ракету, скрытую внутри большого голубя из папье-маше. Через весь собор была натянута специальная проволока — она выходила из дверей на площадь. Искрящийся голубь пролетит по ней, чтобы опуститься в сатиновое гнездо, полное фейерверков, ракет и хлопушек — и тем принесёт ещё один год счастья тысячам удачливых и верующих зрителей.

Внезапно, рассыпая черно-красное пламя и чёрный дым, птица вынеслась из дверей. Все, кто оказался рядом или под ней, кричали и пригибались. Она была столь яркой, что какой-то миг Леонардо не видел ничего, кроме алых пятен, которые расплывались перед его глазами, куда бы он ни взглянул.

Раздались крики радости, потом вдруг толпа охнула и замерла — проволока оборвалась. Голубь завис... и рухнул недалеко от гнезда — как нарочно, в большую повозку, где лежали все праздничные фейерверки, сложенные, как орудийные стволы, на ложах из досок. Птица горела, и крылья её сморщивались и корчились, превращаясь в золу.

Миг — и ракеты в повозке охватил огонь, и оглушительно грохнул взрыв, а за ним — ещё несколько поменьше, когда один за другим рвались цилиндры с порохом. Повозку разнесло на части, а ракеты сотнями разлетелись по всем направлениям, стреляя и взрываясь на лету. Ракеты озаряли храм то сияюще белым, то багряно-алым, то ярко-синим, то травянисто-зелёным. Ракеты разбивались о стены, влетали в окна, рассыпаясь разноцветным ливнем и канонадой. Искры метались по площади, омывая вопящих, обезумевших зевак разлетающимся огнём; одежды детей вспыхивали, матери кричали и пытались сбить пламя. Толстяку в груботканой рясе ракета угодила в грудь, и взрыв огня и цветных искр озарил его пляску смерти. И всё это в шуме и слепящей яркости. Ракеты падали на крыши ближних домов, и они вспыхивали. Временный балкончик второго этажа охватило пламя, и празднично окрашенные полотнища навеса рухнули, пылая, вниз — на толпу. Едкий запах смолы мешался в воздухе со сладковатым ароматом курений.

Леонардо бросился на забитую народом площадь. Он взывал к Джиневре; и другие, будто в ответ, взывали к нему, когда он пробивался, прорывался, продирался сквозь толпу к Дуомо. Ему доставалось от кулаков тех, кто, как дикие звери на лесном пожаре, ударились в панику; но он ничего не чувствовал, словно окаменел. Ему мнилось, что он вязнет в океане чёрной патоки. Двигаться было трудно, словно само время замедлило бег и вот-вот замрёт совсем, как неподведённые часы.

Его звал Никколо.

Но ведь он велел мальчишке оставаться у повозок. Так он не остался?..

Пригибаясь при взрывах ракет, молясь на бегу, он искал Джиневру. По площади рыскали карманники и бандиты, рискуя сгореть ради того, чтобы содрать кольца и иные украшения с погибших и тех, кто прижался к земле, ища спасения. Они пинали, тузили, а то и топтали бедолаг, когда кто-то пытался сопротивляться. Вор со шрамом, что тянулся от угла рта через щёку, замахнулся ножом на Леонардо, но отступил, увидев, что и Леонардо обнажил свой кинжал.

Леонардо должен был найти Джиневру. Всё прочее — не важно. Будь в том нужда — он выпустил бы кишки и самому дьяволу.

Ракеты всё ещё громко взрывались, то и дело рассыпая искры и пламя.

Леонардо искал, почти обезумев, и наконец нашёл и её, и Сандро — они укрылись за баррикадой из перевёрнутых тележек уличных торговцев. Джиневра дрожала и плакала; Сандро обнимал её, словно защищая, хотя даже в свете факелов и вспышек ракет было видно, как посерело его лицо.

   — Джиневра, я чуть не спятил от тревоги, — сказал Леонардо. Сандро он кивнул и легонько коснулся его плеча.

   — Уходи сейчас же, — сказала Джиневра. Она уже взяла себя в руки, словно победила в себе какого-то страшного демона. Она перестала дрожать, и слёзы смешались на щеках с испариной.

   — Пошли. Мы с Сандро уведём тебя отсюда.

   — Нет. — Она смотрела на него, но избегала прямого взгляда в глаза. — Оставь меня, пожалуйста.

   — Сандро, ей нельзя здесь оставаться.

   — Мой наречённый вот-вот появится. Оставь меня, пожалуйста!

   — Твой наречённый! — вскричал Леонардо. — Да пусть его дьявол заберёт, этого вонючего puttaniere[28]!

   — Значит, теперь ты считаешь меня шлюхой, — сказала она. Потом моляще обратилась к Сандро: — Он должен уйти!

Сандро обеспокоенно глянул на Джиневру, затем перевёл взгляд на Леонардо — что он скажет?

   — Я не боюсь твоего... наречённого.

   — Дело не в этом, — сказала Джиневра. — Просто я выбрала. Я намерена выйти за мессера Николини.