Собор памяти

И больше они не обменялись ни словом — покуда не оказались за городом. Здесь, в холмистом краю к северу от Флоренции, лежали заливные луга и поросшие травой поля, долины и потаённые гроты, тропинки, проложенные скотом и повозками, и виноградники, заросли тростника и тёмные шеренги елей, каштанов и кипарисов, и оливковые деревья блестели серебристой листвой при каждом порыве ветра. Тёмно-красная черепица на крышах хуторов и розовато-коричневые колонны вилл казались естественной частью здешней природы. Тучи, затемнявшие улицы Флоренции, рассеялись — и солнце с высоты омывало окрестности столь обычным для Тосканы золотым светом, светом, что был так прозрачен и чист, что казался сам по себе выражением высшей воли и духа.

А перед путниками, серо-голубая в дальней дымке, вставала Лебяжья гора. Гребень её вздымался на тысячу триста футов.

Леонардо и Никколо остановились на благоухающем цветами лугу и взглянули на гору. Леонардо чувствовал, что тревоги его тают — как и всегда, когда он оказывался за городом. Он глубоко вдохнул пьянящий воздух, и душа его пробудилась и устремилась к миру природы и oculus spiritalis, миру ангелов.

   — Хорошая гора для испытания твоей Великой Птицы, — сказал Никколо.

   — Я тоже так думал, потому что она очень близко к Флоренции — но теперь думаю иначе. Винчи не так уж далеко; и там тоже есть хорошие горы. — Леонардо помолчал и добавил: — И мне не хочется умирать здесь. Если уж смерть суждена мне, пусть лучше она придёт в знакомых с детства местах.

Никколо кивнул, такой же строгий и серьёзный, как тогда, когда Леонардо впервые увидел его. Казалось, в мальчика снова вселился старик.

   — Ладно, Никко. — Леонардо опустил клетку на землю и уселся рядом с ней. — Давай радоваться настоящему, ибо кто знает, что ждёт нас потом?.. Подкрепимся? — Леонардо расстелил на земле кусок полотна и, как на столе, разложил еду. Коршуны хлопали крыльями и клевали деревянные прутья клеток. Леонардо бросил им по кусочку колбасы.

   — Торговцы птицами там, на площади, говорили, что ты не ешь мяса, — заметил Никколо.

   — Вот как? Ну, а ты что об этом думаешь?

Никколо пожал плечами.

   — Ну... пока что я ни разу не видел, чтобы ты его ел.

Леонардо полил колбасу вином и съел её с хлебом.

   — Теперь видишь?

   — Но почему тогда люди говорят...

   — Потому что обычно я мяса не ем. Я верю, что, поедая слишком много мяса, набираешься того, что Аристотель называл холодной чёрной желчью. Это, в свою очередь, наполняет душу меланхолией. Друг маэстро Тосканини Фиччино верит в то же, но по совершенно неверной причине. Магия и астрология для него превыше доказательства и опыта. Но как бы там ни было, а мне стоит быть поосторожней, не то обо мне ещё начнут думать, будто я последователь катаров, и, чего доброго, заклеймят еретиком.

   — Я почти ничего не знаю о катарах.

   — Они следуют учению Папы Богомила, который верил, что весь наш зримый мир был создан дьяволом, а не Богом. Поэтому, для того чтобы в их души не проник Сатана, они не едят мяса... однако не брезгуют рыбой и овощами. — Леонардо засмеялся и скорчил гримасу, выражая своё отношение к этим сумасшедшим. — Были бы они хотя бы последовательны...

Ел он быстро, что было у него в привычке, потому что, в отличие от других людей, он никогда не умел наслаждаться едой. Для него пища, как и сон, была просто необходимостью, которая отвлекала его от работы.

А здесь, вокруг них, купаясь в свете солнца, жил целый мир. Как ребёнок, Леонардо хотел разгадать его тайны. Это было его делом, страстью всей его жизни.

   — А теперь — смотри, — сказал он всё ещё жевавшему Никколо и выпустил одного из коршунов. Пока тот улетал, Леонардо левой рукой делал заметки. — Видишь, Никко, птица ищет воздушный поток. — Он выпустил из клетки второго коршуна. — Эти птицы машут крыльями, только пока не найдут ветра, а он, видимо, дует на большой высоте: смотри, как высоко они парят. Теперь они почти неподвижны.

Леонардо следил за кружащими в вышине птицами — они заскользили к горам. Он был в восторге, словно и сам парил в горних высях.

   — Теперь они едва шевелят крыльями. Они лежат в воздухе, как мы на тюфяке.

   — Может, тебе стоит последовать их примеру?

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — Закрепи крылья Великой Птицы. Вместо того чтобы перелопачивать воздух, пусть они останутся неподвижны.

   — А что же тогда будет толкать машину? — спросил Леонардо, но тут же сам ответил на свой вопрос — ему пришла в голову мысль об Архимедовом винте. Он вспомнил ребятишек, игравших с юлой: они дёргали струну, и пропеллер поднимал игрушку в воздух. Рука его, будто думавшая сама по себе, уже делала наброски. Он рисовал листья, летящие, скользящие, падающие на землю. Рисовал разные винты и пропеллеры. Среди них может оказаться что-то полезное...

   — Знаешь, возможно, если удастся поймать воздушный поток, не будет нужна человеческая сила, — сказал Никколо. — Ты сможешь заставить свою птицу парить... не знаю только как.

Леонардо похлопал Никколо по плечу: мальчишка и в самом деле очень умён. И всё же это неверно. Есть в его идее какая-то неправильность...