Собор Парижской Богоматери

— Тебе, Луи де Бомон, епископ Парижский, советник королевской судебной палаты, я, Клопен Труйльфу, король Алтынный, великий кесарь, князь арготинцев, епископ шутов, говорю: «Наша сестра, облыжно осужденная за колдовство, укрылась в твоем соборе; ты обязан предоставить ей убежище и защиту; но суд хочет извлечь ее оттуда, и ты дал на то свое согласие; ее повесили бы завтра на Гревской площади, когда бы не Бог да бродяги. Вот почему мы и пришли к тебе, епископ. Ежели твоя церковь неприкосновенна, то неприкосновенна и сестра наша; если же наша сестра не является неприкосновенной, то и храм твой не будет неприкосновенным. Поэтому мы требуем, чтобы ты выдал нам девушку, если хочешь спасти свой собор, или же мы отнимем девушку и разграбим храм, что будет справедливо. А в подтверждение этого я водружаю здесь мое знамя, и да хранит тебя Бог, епископ Парижский!»

К несчастью, Квазимодо не мог слышать этих слов, произнесенных с выражением мрачного и дикого величия. Один из бродяг подал Клопену стяг, который тот торжественно водрузил в расщелине между двумя плитами. Это были большие вилы, на зубьях которых висел окровавленный кусок падали.

Сделав это, король Алтынный обернулся и оглядел свою армию — свирепое сборище людей, взгляды которых сверкали почти так же, как пики. После небольшой паузы он крикнул:

— Вперед, ребята! За дело, взломщики!

Тридцать здоровенных плечистых молодцов, похожих на слесарей, выступили из рядов с молотками, клещами и железными ломами на плечах. Они двинулись к главному порталу собора, взошли на паперть, и видно было, как они, очутившись под стрельчатым сводом, принялись взламывать двери при помощи клещей и рычагов. Бродяги повалили вслед, чтобы помочь им или чтобы поглазеть на них. Все одиннадцать ступеней паперти были запружены толпой.

Однако дверь не подавалась.

— Черт возьми! Какая крепкая и упрямая! — сказал один.

— От старости у нее окостенели хрящи, — сказал другой.

— Смелее, приятели! — поощрял их Клопен. — Ставлю свою голову против старого башмака, что вы успеете открыть дверь, похитить девушку и разграбить главный алтарь, прежде чем успеет проснуться хоть один дьячок! Стойте! Да, никак, запор уже трещит!

Страшный грохот, раздавшийся за спиной Клопена, прервал его речь. Он обернулся. Огромная, точно свалившаяся с неба балка, придавив собою около дюжины бродяг на ступенях паперти, с шумом пушечного выстрела отскочила на мостовую, перешибая по пути там и сям ноги оборванцев в толпе, бросившейся во все стороны с криками ужаса. В мгновение ока прилегавшая к паперти часть площади опустела. Взломщики, хотя и защищаемые глубокими сводами портала, бросили дверь, и даже сам Клопен отступил на почтительное расстояние от собора.

— Ну и счастливо же я отделался! — воскликнул Жеан. — Я слышал, как она просвистела, клянусь чертовой башкой! Зато она погубила душу Пьера Душегуба!

Невозможно описать, в какое изумление и ужас повергло бродяг это бревно. Некоторое время они стояли, вглядываясь в небо, приведенные в большее замешательство этим куском дерева, нежели двадцатью тысячами королевских стрелков.

— Сатана! — пробурчал герцог египетский. — Тут пахнет колдовством!

— Наверное, луна сбросила на нас это полено, — сказал Андри Рыжий.

— К тому же, говорят, луна в дружбе с Пречистой Девой! — сказал Франсуа Шантепрюн.

— Тысяча пап! — воскликнул Клопен. — Все вы дураки! — Но как объяснить падение бревна, он и сам не знал.

На высоком фасаде церкви, до верха которого не достигал свет факелов, ничего нельзя было разглядеть. Увесистая дубовая балка валялась на мостовой, и слышались стоны несчастных, которые, первыми попав под ее удар, распороли себе животы об острые углы каменных ступеней. Наконец, когда улеглось первое волнение, король Алтынный нашел толкование, показавшееся его товарищам вполне допустимым:

— Чертова пасть! Неужели же попы вздумали обороняться? Тогда грабить! Грабить их!

— Грабить! — повторила с яростным ревом толпа. Вслед за этим по фасаду собора раздался залп из мушкетов и самострелов.

При звуке этого залпа мирные обитатели соседних домов проснулись. Распахнулось несколько окон, и из них высунулись головы в ночных колпаках и руки, державшие зажженные свечи.

— Стреляйте по окнам! — скомандовал Клопен.

Все окна тотчас же захлопнулись, и бедные горожане, еле успев бросить испуганный взгляд на эту бурную сцену, освещенную мерцающим пламенем факелов, обливаясь холодным потом, возвратились к своим супругам, вопрошая себя, не справляют ли ведьмы нынче на Соборной площади шабаш, или же это нападение бургундцев, как в 64-м году. Мужчинам уже чудился разбой, женщинам — насилие. Те и другие дрожали от страха.

— Грабить! — повторяли арготинцы.

Но приблизиться они не решались. Они глядели то на церковь, то на дубовую балку. Бревно лежало неподвижно. Здание сохраняло свой спокойный и нежилой вид, но что-то непонятное сковывало бродяг.

— За работу, взломщики! — крикнул Труйльфу. — Высаживайте дверь!

Никто не шевельнулся.

— Чертовы борода и пузо! — возмутился Клопен. — Ну и мужчины! Испугались балки!