Собор Парижской Богоматери

­ Какая-нибудь цыганка из Богемии, ­ небрежно ответила Флер-де-Лис, обернувшись к площади.

­ Давайте посмотрим! Давайте посмотрим! ­ воскликнули ее резвые подруги, и все устремились к решетке балкона; Флер-де-Лис, задумавшись над холодностью своего жениха, медленно последовала за ними, а тот, избавленный благодаря этому случаю от затруднительного для него разговора, с довольным видом снятого с караула солдата опять занял свое место в глубине комнаты. А между тем стоять на часах возле Флерде-Лис было приятной, отрадной обязанностью; еще недавно он так и думал; но мало-помалу капитан пресытился этим, близость предстоящего бракосочетания день ото дня все более охлаждала его пыл. К тому же у него был непостоянный характер и ­ надо ли об этом говорить? ­ пошловатый вкус. Несмотря на свое весьма знатное происхождение, он приобрел на военной службе немало солдафонских замашек. Ему нравились кабачки и все, что с ними связано. Он чувствовал себя непринужденно лишь там, где слышалась ругань, отпускались казарменные любезности, где красавицы были доступны и успех достигался легко.

Родители дали ему кое-какое образование и обучили хорошим манерам, но он слишком рано покинул отчий дом, слишком рано попал на гарнизонную службу, и его дворянский лоск с каждым днем стирался от грубого прикосновения нагрудного ремня. Считаясь с общественным мнением, он посещал Флер-де-Лис, но чувствовал себя с нею вдвойне неловко: во-первых, потому, что он растратил свой любовный пыл во всевозможных притонах, почти ничего не оставив на долю невесты; вовторых, потому, что постоянно опасался, как бы его рот, привыкший извергать ругательства, не закусил удила и не стал отпускать крепкие словца среди всех этих затянутых, благовоспитанных и чопорных красавиц. Можно себе представить, каково было бы впечатление!

Впрочем, все это сочеталось у него с большими притязаниями на изящество и на изысканность костюма и манер. Пусть читатель сам разберется во всем этом, как ему угодно, я же только историк.

Итак, некоторое время он стоял, не то о чем-то размышляя, не то вовсе ни о чем не размышляя, и молчал, опершись о резной наличник камина, как вдруг Флерде-Лис, обернувшись к нему, спросила (бедная девушка была холодна с ним вопреки собственному сердцу).

­ Помнится, вы нам рассказывали о цыганочке, которую вы, делая ночной обход, вырвали из рук бродяг два месяца тому назад?

­ Кажется, рассказывал, ­ отвечал капитан.

­ Уж не она ли это пляшет там, на площади? Пойдите-ка сюда и посмотрите, прекрасный Феб.

В этом кротком приглашении подойти к ней, равно как и в том, что она назвала его по имени, сквозило тайное желание примирения. Капитан Феб де Шатопер (а ведь это именно его с начала этой главы видит перед собой читатель) медленно направился к балкону.

­ Поглядите на малютку, что пляшет там, в кругу, ­ обратилась к нему Флер-де-Лис, нежно тронув его за плечо. ­ Не ваша ли это цыганочка?

Феб взглянул и ответил:

­ Да, я узнаю ее по козочке.

­ Ах! В самом деле, какая прелестная козочка! ­ восторженно всплеснув руками, воскликнула Амлотта.

­ А что, ее рожки и правда золотые? ­ спросила Беранжера.

Не вставая с кресла, г-жа Алоиза спросила:

­ Не из тех ли она цыганок, что в прошлом году пришли в Париж через Жибарские ворота?

­ Матушка, ­ кротко заметила ей Флер-де-Лис, ­ ныне эти ворота называются Адскими воротами.

Девица Гонделорье хорошо знала, как коробили капитана устаревшие выражения ее матери. И действительно, он уже начал посмеиваться, повторяя сквозь зубы: «Жибарские ворота, Жибарские ворота! Скоро опять дело дойдет до короля Карла Шестого!»

­ Крестная! ­ воскликнула Беранжера, живые глазки которой вдруг остановились на верхушке башни Собора Парижской Богоматери. ­ Что это за черный человек там, наверху?

Девушки подняли глаза. Там действительно стоял какой-то человек, облокотившись на верхнюю балюстраду северной башни, выходившей на Гревскую площадь. Это был священник. Можно было ясно различить его одеяние и его голову, которую он подпирал обеими руками. Он стоял застывший, словно статуя. Его пристальный взгляд был прикован к площади.

В своей неподвижности он напоминал коршуна, который приметил воробьиное гнездо и всматривается в него.

­ Это архидьякон Жозасский, ­ сказала Флерде-Лис.

­ У вас очень острое зрение, если вы отсюда узнали его! ­ заметила Гайльфонтен.

­ Как он глядит на маленькую плясунью! ­ сказала Диана де Кристейль.

­ Горе цыганке! ­ произнесла Флер-де-Лис ­ Он терпеть не может это племя.

­ Очень жаль, если это так, ­ заметила Амлотта де Монмишель, ­ она чудесно пляшет.

­ Прекрасный Феб, ­ сказала Флер-де-Лис, ­ вам эта цыганочка знакома. Сделайте ей знак, чтобы она пришла сюда. Это нас позабавит.

­ О да! ­ воскликнули все девушки, захлопав в ладоши.

­ Но это безумие, ­ возразил Феб. ­ Она, по всей вероятности, забыла меня, а я даже не знаю, как ее зовут. Впрочем, раз вам это угодно, сударыни, я все-таки попытаюсь.

Перегнувшись через перила, он крикнул:

­ Эй, малютка!