Собор. Роман о петербургском зодчем

В его позе, взгляде, голосе было не подобострастие, не мольба, а мудрое, покорное признание грустной необходимости просить и одновременно гордое намерение немедленно отойти, если на его просьбу ответят презрением. Говоря, он протянул вперед левую руку, она чуть дрожала, но в очертаниях ее угадывалась сломленная сила.

Монферран быстро сунул руку в карман, удачно поймал там полтину и протянул старику:

– На здоровье, уважаемый!

Старик взял серебряную монету, поднял к лицу и, слегка улыбаясь, проговорил:

– А кружка-то пива пятак стоит!

Огюст небрежно улыбнулся в ответ:

– Сегодня прохладно, выпейте лучше вина. А вино закусить надо.

– Благодарствуйте за щедрость!

В окрепшем голосе старика прозвучали звонкие сильные ноты, он смутно что-то напомнил архитектору, но Огюст уже уходил вновь в свои мысли и даже не заметил, что проситель не отходит от его стола. Затем, почувствовав, что он все еще стоит рядом, опять вскинул голову.

Старик смотрел на него и улыбался.

– А вы не изменились, Август Августович, – проговорил он. – Ну вовсе не изменились за четверть-то века… Подошел, я лица вашего не видал, а только поглядели на меня, признал тотчас. Только говорите по-иному. Почти вовсе как русский.

Монферран удивился:

– Вы меня знаете? А кто вы?

Он быстро вгляделся в старика, но заметил на сей раз только его изношенный суконный кафтан с порванными петлями, застиранный, но чистый ворот голубой рубахи, сухие вздувшиеся жилы некогда богатырской шеи.

– Не признаете, гляжу. – Старик продолжал улыбаться. – А вы припомните залив Финский да скалы тамошние. И как ломали мы их. «И-и-и – раз! И-и-и – раз!» Помните?

Огюст ахнул и, точно ошпаренный, вскочил из-за стола:

– Матерь Божия! Самсон Семенович?! Это вы?!

Теперь он узнал Самсона Суханова. Но что же с ним сталось? Что сталось с богатырем и тружеником?

– Я это, Август Августович, – грустно и просто проговорил каменотес. – Вот ведь и встретились мы с вами. Да, я вот какой стал ныне.

– Садитесь, прошу вас! – Архитектор придвинул старику стул, взял у него палку, чтобы тому легче было сесть. – Я зашел сюда случайно, с дороги… Разве я думал?.. Эй, хозяин! Вина! И все, что у вас есть самого хорошего, черт возьми!

Минуту спустя они чокнулись тем же самым вином, что перед тем уже подавали архитектору, неторопливо выпили свои стаканы и одновременно поставили их на стол.

– Откуда вы едете? – спросил мастер.

– Из Европы.

– Ну и как она?

– Как и была, что с нею станется? – махнул рукою Огюст. – Не могу я теперь без Петербурга… А вы… Как это с вами приключилось, Самсон Семенович?

Глаза каменотеса от выпитого вина ярче заблестели, он хлопнул ладонью по столу, и доски как будто прогнулись под его мощной рукой.

– Да как оно приключается, Август Августович? Судьба что лодка – плывет-плывет, ан раз – и перевернулась. Сами знаете, как я богат был. Деньги греб кучами, аж жаден стал от них… Да вот и наказал Бог. На одном убыток понес, на другом. Баржи на Ладоге потопли с гранитом для одного монументу… И за гранит и за баржи уплатил, а деньги немалые. Чашу каменну высекал в Царском Селе. Вышла на диво, однако же маялся долго, в сроки не вошел, опять убыток! Дальше – хуже. В долги вошел, расплатиться не смог. Скоро шесть годов, как все добро мое с молотка пошло. Прозакладывал я и медаль свою золотую, и кафтан с золотым позументом, и, грех сказать, оклады с иконушек… Семья-то большая, жена старая, сыны переженились, поразъехались, сами кто как мыкаются, а дочери уж при детях-внуках, иным самим жить нечем. Две младшие с дитями при нас, у обеих мужья померли… Два раза уже великому князю прошения подавал, вспоможения просил, чтоб хоть какой пенсион дали. А толку? Раз прислали двадцать пять рублей[59]. Ну, пожили сколько-то… Во второй раз прислали. Век просить не будешь…

– Мерзавцы! – прошептал Огюст. – За такие труды… Скажите мне, сударь, где вы ныне живете?

Суханов приподнял низко опущенную седую голову и почти изумленно посмотрел на архитектора:

– Нешто вы все не устали для малых людей милостей выспрашивать? Как тогда крыши в Пютерлаксе сделали ведь… То-то у вас и лицо все такое же молодое. Небось, собираетесь сами к великому князю с прошением идти? Полно, бросьте!

– Не пойду я к великому князю! – с яростью воскликнул архитектор. – Я с государем поговорю… И если справедливость – случай, я случай этот не упущу. Где вы живете?

– В первом квартале Нарвской части, дом мой угловой – сто пятьдесят на тридцать два… Да только не стоит трудов ваших. На всех скорбящих не напасешься. А я ведь смотрел не раз на ваш собор… Подойду, погляжу, да на душе-то и полегче от такой красоты. Будто в лицо Богу смотришь.

– Правда? – заливаясь румянцем, воскликнул Огюст.

Суханов рассмеялся:

– И краснеете, как прежде! Потому как белобрысый вы… С чего же врать-то вам стану? Истинно говорю – собор вы великий строите. А я ж вам говорил, помните – толк из вас будет. Старому мастеру верить можно.

Десять минут спустя в трактир заглянул кучер:

– Ваша милость, колесо починено. Ехать можно.

Монферран встал: