Собор. Роман о петербургском зодчем

Росси поднял помутневшие глаза, и стало видно, что они обведены не болезненной тенью, а багровыми следами слез.

– Из Рима недавно сообщили… – прошептал он. – Сын мой, мой ученик, гордость моя, Сашенька… Умер!

Прежде Карл Иванович не раз рассказывал Огюсту о своем любимом старшем сыне. Александр обещал стать большим архитектором, о нем уже много говорили в Петербурге. В Рим он поехал ради практики и из обычного любопытства молодого человека, начинающего самостоятельно строить. По-старому все архитекторы паломничали в Рим. И вот, значит, как закончилась поездка!

Тихо ахнув, Монферран перекрестился. А Росси, увидев искренний ужас и сострадание в его глазах, продолжал негромко и сбивчиво:

– Написали… написали, что он заболел… Но почему же? Я так стар, а он молод, и вот… вот… Я не переживу этого, Август Августович, я не хочу этого пережить!

И тут же старик осекся:

– Да, но что же я… что же я это… вам-то говорю! Вам же хуже, чем мне. Вы потеряли единственного сына… Простите!

Огюст покачал головой:

– Карл Иванович, хуже тому, чья рана свежее. Но… Бога ради, не убивайте себя этой болью! Вам есть ради кого жить, кого любить… Соберитесь с силами!

Он хотел еще что-то сказать, добавить, но сердце его дрогнуло, не выдержало.

– Ах, милосердный Боже! – вырвалось у него. – За что же?! За что?..

И, обняв склонившегося к нему на плечо Росси, он вместе с ним глухо и тяжело заплакал.

Но час спустя на заседании Комиссии построения Монферран был строг и собран, говорил уверенно, и его спокойные синие глаза пугали всех молодым, дерзким блеском.

После этого случая не проходило месяца, чтобы он не бывал у Карла Ивановича, и часто старался залучить его к себе в гости. Росси был по-старому весь в долгах, тем более что уже не мог работать столько, сколько раньше, силы его покидали, и Огюст, зная, что товарищ его обидчив и ни за что не примет открытой помощи, старался оказывать ее как-нибудь незаметно, делая небольшие, но нужные подарки, невзначай приглашая Карла Ивановича вместе отобедать либо просто предлагая какой-нибудь небольшой заказ, который ему-де исполнить некогда, и да и не в его он вкусе…

Встречаясь, они либо долго и жадно беседовали, наконец по-настоящему узнавая друг друга, испытывая друг к другу все более сильную симпатию и доверие, либо иногда молчали, думая каждый о своем, а может быть (кто знает?), об одном и том же…

В последнее время Росси был занят реставрацией своего же Александринского театра. Зная это, Монферран иногда заезжал за ним туда и увозил его ужинать в какой-нибудь простой и приличный ресторан, а то и к себе домой.

Как-то, это случилось в начале апреля сорок девятого года, Огюст подъехал к обросшему лесами театру часов около семи вечера, рассчитывая застать Карла Ивановича еще за работой, но ему сказали, что нынче он пожаловался на усталость и поехал домой.

Движимый каким-то тяжелым предчувствием, даже не предчувствием, а скорее непонятно откуда явившейся тоской, Монферран, хотя у него в тот вечер были и другие дела, решил их отложить и приказал своему кучеру ехать в Старую Коломну, на Фонтанку.

На звонок в дверь долго никто не отвечал, и в этом не было, в общем, ничего странного: Огюст знал, что жена Росси снова живет с детьми в Ревеле и, кроме самого Карла Ивановича и старой горничной, туговатой на ухо, в квартире нет ни души. Он позвонил еще раз. За дверью что-то зашаркало и заскрипело, дверь поползла назад, и из темного провала коридора показалось желтоватое лицо старухи.

– Это кто же? – хрипловато спросила она, поправляя очки, совершенно бесполезные в темноте. – Вы, сударь, по какому делу?

Но тут же, узнав Монферрана, без слов впустила его и на вопрос, дома ли Карл Иванович, закивала головой в большом белом чепце:

– Дома, дома, сегодня раньше обычного… Как пришел, так вот и сел в кресло, в гостиной, и сидит, не встает. Только вот чаю выпил. Говорит, неможется ему…

Огюст поспешно прошел в гостиную.

Росси действительно сидел в кресле, почти вплотную придвинутом к камину, склонив голову на спинку. Можно было подумать, что он дремлет, однако, услышав шаги, он чуть вздрогнул и обернулся.

Комнату освещала только одна свеча, поставленная на столик, да пламя камина, но Карл Иванович тотчас узнал гостя, и на его лице, в этот день еще более измученном и опустошенном, появилось выражение радости, даже как будто торжества.

– Август Августович! – проговорил он, привставая навстречу Огюсту и улыбаясь забытой молодой улыбкой. – Вот ведь как славно! А я вас ждал… Очень мне сегодня хотелось вас повидать!

– Ну так и слава Богу, что я догадался приехать! – воскликнул Монферран, кидая на стул трость, цилиндр и перчатки. – Я у театра был, да вас не застал уже… Что это вы захворали, а?

Он шагнул к креслу, протягивая по обычаю руку, но Карл Иванович на этот раз не подал ему своей руки и даже слегка отстранился, когда гость хотел нагнуться к нему.

– Август Августович, не надо, не трогайте меня, Бога ради…