Собор. Роман о петербургском зодчем

Явившись, он увидел, к величайшей своей тревоге, что в зале нет человека, на помощь которого он единственно мог рассчитывать, – генерала Бетанкура. Это испугало архитектора – Бетанкур не был в отъезде, Монферран накануне видел его в Комитете по делам строений, значит, он либо не был приглашен сюда из каких-либо соображений Олениным, либо не пришел сам… Неужели у него появились сомнения?!

Заседание началось, и Оленин в пространной форме изложил суть дела, по которому они здесь собрались, словно вот уже год Комитет Академии не занимался этим самым делом.

Огюст смотрел на холодное, аристократически тонкое лицо президента Академии, следил за выражением его светлых спокойных глаз и старался понять, чью же сторону он все-таки готов принять, ибо от него зависело многое. Архитектор знал, что Оленин его не любит, но знал и то, что никакая личная неприязнь не заставит этого человека поступить себе во вред…

Покуда Оленин говорил, двери зала заседаний тихо отворились, и, как на грех, обернувшись на их еле слышный скрип, Монферран увидел Антуана Модюи. Тот вошел и, неторопливо и осторожно ступая, пробрался к одному из стоявших в дальнем конце зала кресел.

У Огюста тотчас задрожали губы, дрожь появилась в кончиках пальцев, и он заставил себя отвернуться, хотя прекрасно понимал, что ему все равно сейчас придется встать лицом к залу и опять увидеть Тони. Тот, казалось, стал еще красивее за то время, что они не виделись, парадный мундир подчеркивал безупречность его фигуры, черты лица обрели законченную гармонию зрелости.

«У него, верно, множество любовниц!» – подумал вдруг Огюст и едва вслух не засмеялся над собою…

Заметив Модюи, Оленин прервал свою речь и проговорил:

– Быть может, сам господин Модюи, автор рассматриваемой нами записки, пожелает изложить свои обвинения в адрес проекта?

– Нет! – из глубины зала откликнулся Антуан. – Я пришел только как зритель, но не как участник собрания. Долг мой был исполнен, когда я представил мою записку Академии. В ней все сказано.

– В таком случае переходим к рассмотрению изложенных в записке вопросов, – спокойно заключил президент Академии. – Полагаю, для начала следует выслушать автора проекта Исаакиевской церкви господина Монферрана…

Огюст поднялся со своего места и обернулся лицом к залу. Лицо его было невозмутимо, и по залу пролетел, как шелест, удовлетворенный шепот – большинство собравшихся не могли не оценить мужества архитектора.

Он понимал, что говорить нужно по-русски, и потому заговорил медленно, тщательно подбирая каждое слово:

– Все, изложенное в записке, господа, было мне давно известно, но я оттого не менее внимательно выслушал сейчас господина президента. Прежде всего, принимая позицию защиты своего проекта, я хочу предложить уважаемому комитету Академии для большего удобства рассмотреть три вопроса отдельно: во-первых о фундаменте, который господин Модюи полагает ненадежным, а способ укрепления грунта под ним чрезмерно расточительным, во-вторых, о возможности соединения оставшихся частей старого здания с новым зданием, ну и в-третьих, о сооружении купола нового собора на двух старых и двух новых пилонах, при невозможности увеличения расстояния между ними. Эти три вопроса представляются мне принципиальными, все же остальное, что там написано, – на слове «там» он невольно презрительно покривил губы, однако тут же спрятал гримасу в улыбке, – все же остальное, как мне кажется, к делу отношения не имеет. Согласны ли вы со мною, уважаемая Комиссия?

Комиссия согласилась. Архитектору предложили вначале дать краткие пояснения по всем трем вопросам, прежде чем Комиссия приступит к их рассмотрению.

Сидевший в конце зала Модюи, не стесняясь, во все глаза уставился на былого своего друга, желая ничего не пропустить из его слов и как будто заранее готовясь их опровергнуть.

Огюст сделал над собою новое усилие, чтобы не смотреть в сторону Тони, и вновь заговорил: