Соборная площадь (СИ)

Рабочий день близился к концу, быстро надвигались сумерки, толпы народа иссякали. Теперь можно было насчитывать только на забухавшего какого бродягу, который украдет ваучер у семьи и продаст нам за три тысячи. Утренние и вечерние цены были ниже дневных. Таким образом, ваучеристы страховали себя от резких колебаний предложений и спроса на Российской товарно-сырьевой бирже в Москве. Но сегодня в столице спрос на чеки был повышенным. Крупные предприятия один за другим вступали в зону приватизации. Не по своей воле, конечно. Директора, в основном, бывшие коммунисты, всеми силами сопротивлялись нововведению, выбивающему почву из-под их ног. Но скоро и они опомнятся, приспособятся, завладеют половиной акций родных заводов и фабрик. Сделаются полноправными хозяевами когда-то коллективно возведенной, теперь их «частной» собственности, пинками вышибая из этого коллектива несогласных за ворота предприятий. Идите, жалуйтесь… Господу богу. А-а, вы тоже вложили в производство несчастные два-три ваучера? Так получите за них деньги, по четыре тысячи за ваучер. Ку-ку, пролетариат, «кто был никем, тот станет всем…». Ха-ха, кто был никем, тот и остался никем, пусть хоть сто раз перевернется с ног на голову. Никогда вам не разрушить до основания «мир насилья», потому что на месте одного насильника тысячи, миллионы претендентов, точно таких же насильников. Из вашей же среды, из среды необразованных жадных хамов, пожирателей себе подобных. Тьфу, инфузории, возомнившие себя «туфельками»…

Я огляделся вокруг, Данко уже снял табличку и присоединился к шумной толпе богато одетых золотозубых цыган. Я знал почти всех. Цыгане часто перекупали у нас золото, или наоборот, продавали его нам. Все зависело от обстоятельств. Это был их основной бизнес, в котором они чувствовали себя как рыба в воде. Заметив, что я смотрю в их сторону, Данко крикнул:

— Жял кхэрэд, писатель, жял, жял, уже ничего не будет.

— О, писатель, — повернулся от толпы круглолицый черноусый цыган, младший брат Данко. — Але ворде пенав туки варисой.

Отцепив картонку от пальто, я направился к нему. Когда-то, в далеком детстве, мать пустила на квартиру семью цыган. Они прожили у нас несколько лет. Вместе с маленькими цыганчатами я зимой бегал босиком по снегу, слушал завораживающие песни под гитару и без нее, плясал, жарил летом на углях картошку. От того прекрасного, наполненного безграничной свободой времени, остались смутные воспоминания. Теперь я уже с трудом понимал их язык. Впрочем, каждое племя говорило на своем диалекте. Но кое-что разобрать еще можно. В данном случае брат Данко звал меня к себе о чем-то поговорить. А перед этим сам Данко сказал, что пора идти домой.

— Тавэс бахтало, ромалэ, — подойдя к цыганам, поприветствовал я их.

— Тавэс бахтало, писатель, — хором откликнулись они. — Как дела?

— Сегодня вроде ничего. На повышении чеков сыграл и взял несколько монет.

— Золотых?

— Нет, серебряных.

— Он в золоте еще не разбирается, — ухмыльнулся Данко. — Пару раз «дырки» поймал и теперь боится брать.

— А ты Данко зови, он всегда поможет. Вы ж друзья.

— Я и так к нему всех клиентов подгоняю.

— Правильно. Хоть навару меньше, зато душа спокойная.

— Я его не забижаю, — отечески похлопал меня по плечу Данко. — Если вещь стоящая, то и премиальные повыше. Так, писатель?

— Э-э, брат, чтобы цыган, да не обманул, — добродушно засмеялся я. — Такого я еще не встречал.