Соборная площадь (СИ)

— Лады. Кстати, «Соцбанк» с «Ростпромстройбанком», куда вы мотались сдавать бумажки все эти полмесяца, затарились, — хитро щурились купцы, — А «Сельмашбанк» от чеков отказался, полностью перешел на операции с валютой.

— Мало ли в Ростове банков и коммерческих структур, — не сдавались мы. — А то соберем чеки одному из наших и пошлем в первопрестольную.

— За дорогу платить надо. В оба конца. Обойдется недешево.

— Зато из первых рук, без ваших бешеных процентов.

— Ну-ну, желаем удачи.

— Вам тоже «ку».

Очень часто приходили купцы из незначительных на первый взгляд организаций. Например, из строительных, завода металлоконструкций или инженерно-вычислительного центра, никогда не выставлявших принадлежащее им имущество на областные чековые аукционы. Деловой Ростов раскручивался по незаметной для посторонних спирали. Но чеков такие купцы набирали, как правило, мало. Ваучеристы мигом окружали их со всех сторон, загружая под завязку. И снова слив замерзал до очередного появления кого-то из теневых купцов. И все-таки дело не спеша продвигалось вперед. Ваучер перевалил двадцатитысячную отметку. Теперь я мог придержать и тридцать, и сорок штук, раскручиваясь по мелочам на остатке, в основном на украинских купонах и серебряных монетах.

Однажды, когда я в очередной раз отклонил предложение местных купцов сдать им чеки по неприемлемой для себя цене, молодая женщина с ребенком на руках принесла орден Ленина. Зайдя с ней в магазин, я открыл бархатную внутри коробочку. Орден предстал абсолютно новым. Ни царапинки на платиновом барельефе великого вождя, ни зазубринки на солнечно отливавших золотых краях. С обратной стороны был проставлен порядковый номер и название монетного двора, на котором высокую награду отлили. Двор оказался Ленинградским. Он встречался реже московского, кроме того, золота и других драгоценных металлов в отчеканенных на нем монетах, орденах, медалях, всегда было больше. К награде имелось удостоверение, что повышало ее рейтинг при перепродаже солидным коллекционерам. Женщина вела себя странно, не смущаясь, не расстраиваясь, не беспокоилась в отличие от остальных клиентов, обладателей редких и ценных вещей. Внимательно осмотрев тяжеленький плоскач — все-таки двадцать восемь с лишним граммов золота, да барельеф Ленина на два с половиной грамма платины — я сверил номера на нем и на удостоверении. Они сходились. Само удостоверение сомнений в подлинности не вызывало тоже. Обыкновенная орденская книжка с фамилией, профессией, годом рождения награжденного и порядковыми номерами для других представлений. Но на базаре часто встречались ордена — фальшаки. Если среди царских червонцев и пятерок попадались новоделы, то есть тоже золотые монеты, но отлитые из царского же металла по приказу Ленина тогда, когда капиталисты отказались принимать от коммунистической России новую валюту с советской символикой — «сеятеля», например, с фигурой засевающего землю зерном крестьянина — они шли по цене немного дешевле настоящих. То фальшаки, тоже из драгоценного металла, но ниже пробой, не котировались никак. В данном случае, кажется, все было в порядке. Сделав надфилем неглубокую риску, так, чтобы она осталась незаметной при поверхностном осмотре, я смочил ее слюной и потер ляписным карандашом. Никакой реакции, орден настоящий.

— Сколько? — спросил я у женщины. Вертевшийся ребенок уставился на меня круглыми глазками.

— Не знаю. Сколько вы здесь платите?

— Это ваша вещь, вам и цену называть.

— Я правда не знаю, — женщина перенесла ребенка на другую руку, сдула капли пота над верхней губой. — Прижало, вот и решили продать. Я договаривалась с одним из ваших, он сказал, приноси. Но его сегодня нет.

— А он цену не называл?

— Нет. Надеюсь, и вы не обманете.

— Ради Бога. Извините, один вопрос, орден не ворованный?

— Что вы, у кого я могла украсть, — не смутилась женщина. — По такому холоду второй раз вышла из дома. Ребенок.

— Хорошо. Триста тысяч рублей.

— Триста пятьдесят. Я слышала, что за такие деньги продать можно.

Я подумал, что можно взять и все четыреста, даже четыреста пятьдесят, если постараться. Цены неуклонно поднимаются. Но мне было не жалко людей, торгующих родительскими наградами. В конце концов, продай свои тряпки, но сохрани память по отцу, матери, деду, бабке для себя и для других потомков. Спросят же когда-нибудь, кем они были, не может быть, чтобы не оглянулись. Я до сих пор, хотя уже под полтинник, мечтаю получить весточку о родном отце, которого видел всего два раза в жизни. О дедах — прадедах тоже.

— Постойте здесь, в магазине. Я сбегаю за деньгами.

— У вас нет денег? — женщина удивленно приподняла брови.

— Вложены в ваучеры, — показав пачку чеков, чтобы она не сомневалась в моей состоятельности, я добавил. — Через пять — десять минут приду. Но орден больше никому не показывайте, могут надуть.

— Меня!.. Впрочем, сейчас все возможно. Хорошо, я верю вам.