Соборная площадь

— Теперь ему хана, работать, как пить дать, не дадут.

— На–ка, выкуси, — сунул Хохол кукиш под нос Скрипке. — Как пахал, так и продолжает. А начальника уголовки убрали. До пенсии, говорят, оставалась немного. Не будет наглеть.

— Если с каждого по соточке, по двести баксов, то наварчик приличный, — шмыгнул носом Сникерс. — Самые крутые из нас никогда таких денег не имели.

— Заметь, в среднем, — подсказал Коля. — Не считая прилдовов на месте, когда ты с клиентом не успел разойтись. Поэтому он и барражировал по нашим рядасм каждодневно. Другие пришли, пивком, там, сигаретами побаловались и отвалили, потому что понимают, закон спущен на тормозах. А если его придерживаться, в России нового ГУЛАГа не хватит. Всех безработных надо брать, которые ваучерами, долларами, тряпками, сигаретами занимаются. А жрать на что?

— Проблема посерьезнее, — пощипал губы Аркаша. — Идет спланированное разделение общества на бедных и богатых. Если грубо вмешаться в этот хаотичный процесс, то новой революции не избежать. Поэтому дают возможность нажиться любому посообразительнее тупого соседа. Подойдет время — и лавочку прикроют.

— И когда оно подойдет? — насторожился Скрипка.

— Тебя давно пора раскулачивать, — цыкнул слюной сквозь зубы Сникерс. — Пальто бы новое купил, брюки. Стоишь, нас позоришь. За копейку готов удавиться.

— Неправда, — защитил Скрипку Аркаша. — Недавно он одному оперативнику уступил для его сына старую скрипку за семьдесят тысяч. А цена ей под два лимона. И звучит — не сравнить с деревянными магазинными.

— Конечно, приобрел за червонец у какого бедолаги, а продал за семьдесят штук, — съязвил Сникерс. — Старый барыга, да чтобы свое упустил. Хотя, надо признать, своего рода подвиг. Писатель, вон, в который раз влетает на ваучерах. Сколько набрал, художник?

— Поменьше, чем у тебя билетов Мавроди, — огрызнулся я.

— Свои «мавродики» я уже вернул на перегонах машин, а ты заторчал капитально. Ваучеру полный капут.

— Действительно, вложил бы в инвестиционный фонд, чтобы совсем не пропали, — посоветовал Аркаша.

— В какой? — поднял я глаза. — Нигде не принимают, даже в Москве.

Приближался новый тысяча девятьсот девяносто пятый год. Два месяца я не пил и не курил. За это время успел приобрести магнитофон «Филипс». Ковровое покрытие на пол. На старый, залитый вином, затруханный пеплом, палас невозможно было смотреть. Купил обновы из одежды, обуви, взял в комиссионном хрустальную вазу. За три дня до события выбрал на площади пушистую сосну, правда, теперь с одной вершиной. Ребят по прежнему грабили в подъездах, встречали на улицах шакалы. У кого–то вырвали сумку с деньгами, кто–то попал в больницу, сорвался в пьяный омут сам. Меня пока Бог миловал, хотя давно заметил на родной площади перед магазином, сразу за которым стоял мойдом, дефилировавших туда–сюда базарных кидал. Контактов старался не заводить. Кивнул изджалека, перекинулся парой незначительных фраз и сразу домой, несмотря на настойчивое желание последних поговорить. Неприятные личности. Смущало и то, что они объявились в нашем районе. Да что с меня брать, самый бедный на рынке ваучерист. А если входил в штопор, то бабки летели в разные стороны как голуби. Подходи любой, кто жаждет выпить, все равно не вспомню, кому отдал пятидесятитысячную купюру на бутылку вина. Значит, спрашивать не с кого.

Перед самым праздником я увидел крутившегося невдалеке старшего сына Людмилы Антона. Подозвав к себе, с нетерпением начал расспрашивать об их жизни, о Данилке.

— Растет, — вежливо улыбался Антон. — По кроватке бегает.

— Не говорит еще?

— Нет, мама, папа, баба, «на» вместо «дай».

— Папа тоже? — обрадовался я. — А как Людмила? Замуж еще не вышла?

Никого у матери не было и нет. И не уезжала она никуда, бабка нарочно сказала, чтобы вы не приходили. Скандалов боятся.

— А теперь–то можно навестить? Соскучился. Я уж и курить бросил. Ты спроси у матери, если. Конечно, она думает отмечать Новый год дома.

— Дома, а где же еще. Ладно, спрошу.

Денег Антон не взял, умчался на рынок за покупками. Здорово успокоил он меня. Каждодневно преследовали навязчивые мысли, будто они уже опухли от голода. Оказалось, тревоги были напрасными. И Данилка растет, и Людмила ни о ком не думает. А сколько пришлось пережить, когда в мусорном баке напротив нашего участка кто–то обнаружил голенькое тельце закоченевшего довольно большого ребенка.

— Убить суку не жалко, — скрипели зубами ребята, пока милиция опускала трупик ребенка в полиэтиленовый мешок. — Вообще озверели бабы.