Соборная площадь

Я огляделся вокруг. За стоящим на бугре городком, за сплошной черной стеной лесов, занимался темно–красный рассвет, высвечивая низкое густо–синее русское небо. Люди притоптывали ногами в валенках, в меховых сапогах, терли щеки большими рукавицами. Поежившись под старой братовой теплой курткой, я тоже постучал своими порванными сапогами друг о друга. Где–то через полчаса появились первые покупатели из числа местных жителей и обитателей развалившегося военного городка, по прежнему, в отличие от остальных, пытающихся держать фасон. Но физиономии невзрачные, обыкновенные. Изредка мелькнет в толпе яркое, южнорусское, с карими или голубыми глазами, с розовыми щеками на удлиненной формы лице. А так все больше круглые, как бы горбатые, с большими курносыми носами. Людишки серые, невысокие. Однажды, когда мы с матерью ездили в Калугу, я обратил на это ее внимание.

— Да, сынок, — согласилась она. — Обнищала русская нация, атрофировалась. Спиваются люди, а какое от пьяных потомство? Вот такое горбатенькое, невзрачненькое. В чем древняя сила духа только держится.

— У нас народ высокий, яркий, красивый.

— Что же ты хочешь, юг, больше солнца, фруктов. Да еще смешанная кровь. Возьми Пушкина, Лермонтова. Метисы всегда отличались умом ли, красотой, они раскованнее, покладистее. Свободнее. А свободный народ тянется вверх, как американцы или шведы. В древние времена на этой земле жило балтийское племя голядь. Потом оно ассимилировалось с восточными славянами. Но Тургенев все–таки подметил, что калужский мужик куда шире в плечах мелкого орловского или курского с тамбовским. Взгляд смелый, открытый. А после революции кого сюда не принесло. Кривоногих пермяков с вологодцами, тех же татар, мордвинов. Да водка — пей, залейся. Заводы с фабриками надо было кому–то строить, колхозы создавать.

Часов в восемь утра я заметил в толпе брата Владимира. Подойдя к кучке молодых мужчин, он включился в активное обсуждение какого–то вопроса. Среди говоривших выделялся среднего роста худощавый мужик из тех, кто все знает. Внимательно послушав одного, второго, третьего, он повторял то же самое, только более громким голосом. Как–то в школе довелось наблюдать любопытную сцену. Я тогда приехал от Союза писателей с выступлением о своей творческой деятельности. Войдя в помещение, сначала попросил учеников четвертого класса ответить на бытовой вопрос, кажется, о роли Горбачева, с их точки зрения, в перестройке. Что они думают вместе с родителями, естественно, по этому поводу. Короче, решил пощупать общее настроение, да и начинать было легче. Каждый высказывал личное мнение, стеснялся, заикался, и все–таки говорил свое. За одной из парт сидел лопушастый мальчишка, щупловатый, голова его с бестолковыми, но внимательными глазами вертелась как на колу. После пятого или шестого одноклассника он тоже поднял руку. Мальчишка почему–то сразу не понравился, а когда услышал его ответ — абсолютный повтор мнений других, выкрикнутый звонким уверенным голосом — то возненавидел его тихой ненавистью. Большинство подобных лопухов занимали руководящие кресла, правили моей страной не умом, а горлом, с решительным всезнающим видом выпирая напоказ множество заработанных неправедным путем побрякушек на груди. Больше хвалиться им было нечем. Так стало противно, что захотелось немедленно выйти из класса. Сидевшая рядом учительница благосклонно наклонила голову. Уверен, будь под рукой журнал, она поставила бы маленькому идиоту пятерку.

Наконец Владимир отделился от группы, направился в нашу сторону. Взгляд блудливый, меховая куртка расстегнута.

— Никак снова запил, — ахнула мать.

— Как дела? — поздоровавшись, пропустил замечание мимо ушей брат.

— Нормально. Мать предлагает заняться скупкой золота с монетами. Не гоняют здесь?

— Пиши табличку и покупай, — ухмыльнулся Владимир. В морозном воздухе даже я почувствовал запах перегара. — Кому ты нужен, у нас менты ручные. Если что не так — обращайся, помогу.

— Володя, мне кажется, ты выпил, — скорбно поджала губы мать.

— Опомнилась, — хмыкнул тот. — не первый день гуляю.

— Что произошло? Валя дома?

— Уехала в Калугу.

— А старшая Юлечка?

— Я за ней не смотрю. Она уже взрослая.

— Значит, дома ты один?

— Почему один, — пожал плечами брат. — С друзьями. Они пьют водку, я сухое по глотку. Крепкие напитки организм не принимает. В нашем деле, мать, нужна разрядка, иначе сгоришь.

— Понимаю, с утра до ночи как проклятый на голом чифире крутишься. Помощи ни откуда никакой, одни нахлебники вокруг, — вздохнула мать. — Но ты выпивал только в молодости, после армии. Чего ж на старости развязался? Съездил бы разрядиться за границу, деньги есть.

— Пытался, интереса нет, — отмахнулся брат. — Не доставай, это мои проблемы. Я мясо привез, пойду поторгую. Если чего надо — обращайтесь.

— Вот так всегда, — когда Владимир ушел, задумчиво сказала мать, — Никогда не пожалуется, не расскажет о причинах. Видишь, на том конце базара новые деревянные навесы с прилавками? Это он настроил. Помоги ему, Господи.