Собрание речей

(106)Не следует удивляться ни тому, что в прошлые времена никто не понимал, причиной скольких бед является власть для тех, кто владеет ею, ни тому, что мы и лакедемоняне боролись за нее. Ибо вы обнаружите, что большинство людей при выборе своих действий ошибаются, больше стремятся к дурному, чем к хорошему, и принимают решения более полезные для врагов, чем для них самих. (107) Это можно увидеть и в самых важных делах. Ибо что происходило не так? Разве мы не избирали такой образ действий, в результате которого лакедемоняне стали властвовать над эллинами, а они разве не распорядились так плохо делами, что мы немного лет спустя снова всплыли на поверхность, и от нас стало зависеть их спасение? (108) Разве чрезмерная активность приверженцев Афин не привела к тому, что города стали склоняться к Спарте, а наглость сторонников Спарты не вынудила те же города перейти на сторону Афин? Разве испорченность демократических деятелей не побудила сам народ склониться к олигархии, установившейся в правление Четырехсот[72]. А безумие Тридцати[73] разве не сделало всех нас более ревностными приверженцами демократии, чем те, которые захватили Филу[74]? (109) Но и на менее значительных фактах и примерах повседневной жизни можно было бы показать, что большинство людей находит удовольствие в пище и образе жизни, которые вредны и для тела, и для души; то, что полезно было бы тому и другой, они считают тягостным и неприятным, а людей, придерживающихся правильного образа жизни, — образцом стойкости. (110) И если, как оказывается, люди избирают худшее для себя в своей повседневной жизни, которая больше заботит их, следует ли удивляться, что они борются между собой за морское могущество, сути которого не понимают и о котором им никогда в жизни не пришлось размышлять? (111) Посмотрите, скольких претендентов имеет утверждающаяся в городах монархическая власть; они готовы что угодно претерпеть, лишь бы заполучить ее. Между тем какие только тяготы и ужасы не связаны с этой властью? Разве люди, овладевшие единоличной властью, не подвергаются сразу же таким бедствиям, (112) что вынуждены вести борьбу со всеми гражданами, ненавидеть даже тех, от кого не претерпели никакого зла, не доверять собственным друзьям и товарищам, возлагать охрану своей безопасности на наемников, которых никогда и не видели; опасаться своей охраны не меньше, чем заговорщиков; столь подозрительно ко всем относиться, что не чувствовать себя в безопасности в присутствии даже ближайших родственников? (113) И это вполне естественно: ведь они знают, что из тиранов, правивших до них, одни были убиты своими родителями, другие — детьми, третьи — братьями, четвертые — женами[75] и что род их оказался стертым с лица земли. Все же, несмотря на это, они добровольно обрекают себя на столь большое число несчастий. И если люди выдающиеся, обладающие величайшей славой, сами навлекают на себя столько бед, следует ли удивляться, когда обыкновенные люди устремляются к другим подобным же бедам? (114) Я хорошо знаю, что вы согласны с тем, что я говорю о тиранах, но вам неприятно слушать мои суждения о морском могуществе. Вы проявляете самое постыдное легкомыслие: то, что вы видите в других, этого вы не замечаете в себе. Между тем немаловажным признаком, по которому распознается здравомыслие людей, является одинаковый подход к суждению о действиях одного и того же порядка. (115) Но вам нет до этого никакого дела: власть тиранов вы считаете тягостной и вредной не только для других людей, но и для самих ее носителей, а морское могущество, которое ни по своим деяниям, ни по вызванным им бедствиям ничем не отличается от единоличной власти, вы почитаете величайшим благом. Вы полагаете, что фиванцы оказались в бедственном положении из — за того, что притесняют своих соседей[76], сами же обращаетесь с союзниками нисколько не лучше, чем они с Беотией, но считаете при этом, что поступаете должным образом.