И я уже мечтаю, что через год — если, даст Бог, все обойдется – приедешь в лучшее для меня время, и мы (я возьму отпуск) будем бродить по паркам и лесам (хотя Ты против лесов, лишь за парки), и говорить о стихах, и читать стихи. Поговорим и о другом — и все это не торопясь, в
Большое письмо — вслед этому. Пока — коротко о том, что очень задет за сердце смертью Г.Иванова: сильно меня расстроило, я даже сам не ожидал…
Вот это «пока не поздно» теперь меня «пронзает»: скоро для всего станет поздно.
Целую тебя и Пупса. Всего-то и хочется, чтобы стало на свете «беззаботно и легко»; чтоб сидели мы в садике у фрау Krewin и ели смородину — в смородине и есть мудрость жизни, а остальное – бред.
А Гершельманы мне очень понравились. И запомнил, как бродили мы с вами по тусклой дороге, среди невзрачных домиков и полей с грядками свеклы. Потом — въезд в Шлейсгейм, остановка у поросят. В следующий твой приезд должно быть больше.
Прости, что так бестолково пишу. Вообще — прости Дусю и напиши поскорей.
P.S. Об Иванове я собираюсь кое-что написать, только еще не знаю где. И здесь устроим, в Русской библиотеке, вечер – я буду «говорить речь». Еще раз kiss [14]
. Пиши, Юра. Хорошо, что мы перешли на «ты».Игорь.
Музыка Иванова не помогла.
Дорогой профессор и критик Юра, чухна и петух,
опять мы не писали друг другу «месяцами» – и кажется, послед нее письмо было твое. Выдери меня (на расстоянии) и прости.
Как вы, Пупсы, живете? Чилдренята. Как Сиэтл? Доволен ли?
Из письма твоего выяснилось, что вы оба плюс Галочка мне послали из Cannes открытку; я ничего не получил! (И – обижался.) Прилагаю одну из двух открыток Е.Э., чтобы ты мог оценить Leistungen [15]
мюнхенских почтальонов.Умерла наша Аня, которую я звал Рыбка. Умерла во сне, той мирной, безболезненной кончиной, о даровании которой молятся. Но все-таки — умерла; и жаль Гингера, и вообще грустно. Она была незаурядная и очень с душой…
Вот смерть Елиты-Вильчковского меня оставила равнодушным, если не считать соображения, что вот еще меньше стало людей настоящей культуры в нашем «зарубежье».
Но оставим, «passons».
Представь: «Линии» все-таки выходят, 45 стих., 64 стр. Скоро получишь. А «рекламный проспект», тобою посоветованный, – тоже, хотя составлял я его с чувством неловкости.
Семинар — тоже сделаем; только вот не подберу темы… А? А?
Перечитывая НЖ 23, твою в нем заметку о книгах «Рифмы», восхитился – как хорошо ты написал о Штейгере! Молодец.
Нехорошо же – то, что бестолково провели мы несколько твоих мюнхенских дней. Кое-что было хорошее – Nymphenbuig [16]
и коровник с курятником по дороге ко Ржевским, пирог Гершельманов (какЧто ты сейчас пишешь, бумагомарака ты чухонско-заокеанская? Поделись «литературными планами».
Кажется, на этих днях заедет Ганс. Вчера неожиданно явился. Как-то у него встретился с Борей Бароном, который душечка, А Роббин Иоахца простыл и след.
С Елиз. Эд. виделся я лишь раза 3, и разговоры велись без вдохновения.
Ах да, о деле: никаких квитанций твоих никто не передавал, и я не знаю, с кем ты имел на станции дело — к кому обращался. А?
Знаешь ли (прости, что я так прыгаю с темы на тему), что выходит в «Ваших» США «Чтец-Декламатор»? «Чтец-Декламатор» — это бессмертно. А кто издает? Любопытно.
Был у нас здесь — «в качестве» кандидата на место — Померанцев – очень за эти годы поосунувшийся, не то что ты (и якобы я). Годы-то идут, а? Вот именно.
Пишет тебе Марков? И как (это без знака равенства) Марья Самойловна? Начали бы вы с ней альманах <…>…
А Лида Червинская (это между нами) такую интригу и бучу подняла и завела в русской редакции, что прозвали ее Лумумбой — и отделили: главный редактор отказался с ней работать. Истеричка она.
Ну, вот. Вообще же — «мне скучно, бес». И скучно без… Два чмока — по чмоку на рыло. Пиши! Grub Gott! [17]
Дуська.
«Литературная страница» (а то все о «деловом» и житейском в письме).
У Иванова в последнем НЖ: