Собрание сочинений

— Да знаю я, знаю. Младший мне все это уже раз пятьдесят излагал. Красивее сказки я в жизни не слышал. Ладно, ну проиграл я это чертово дело. Но, во-первых, я не виноват. Сначала этот псих Витторио меня изводил весь процесс. Потом эта кретинка горничная начинает совать простыни, все в клопиных…

— Никто и не говорит, Артур, что ты виноват, — сказал седой. — Ты спросил, не кажется ли мне, что Младший взбеленится. А я тебе просто честно высказал свое…

— Я знаю — это я знаю… Не знаю. Какого черта. Может, опять в армию пойду. Я говорил?

Седой снова повернул голову к девушке — быть может, показать, как он терпим, какой он даже стоик. Но девушка не увидела. Она только что перевернула коленом пепельницу и пальцами быстро собирала пепел в кучку, чтобы легче было сгрести; глаза ее обратились на него мигом позднее, чем нужно.

— Нет, не говорил, Артур, — сказал седой в трубку.

— Ну вот. Могу. Пока не знаю. Мне, естественно, это не слишком нравится, и если можно будет избежать, я никуда не пойду. Но, может, и придется. Не знаю. По крайней мере, забвение. Дадут мне касочку и стол побольше, да еще сеточку от комаров красивую — и все будет…

— Мне бы хотелось вбить тебе в эту твою голову хоть какой — то здравый смысл, мальчик мой, — вот чего бы мне хотелось, — сказал седой. — Ты же дьявольски… ты вроде бы разумный парень, а я слышу какой-то детский лепет. И я говорю это совершенно искренне. У тебя куча какой-то ерунды копится, как снежный ком, и, черт возьми, ты больше ни о чем не можешь думать, ты абсолютно неспособен…

— Надо было ее бросить. Понимаешь, да? Надо было покончить с этим прошлым летом, когда мне фартило. И знаешь, почему я этого не сделал? Хочешь узнать, почему?

— Артур. Бога ради. Это совершенно ни к чему нас не приведет.

— Секундочку. Дай я тебе расскажу! Хочешь знать, почему я так не сделал? Я тебе скажу, почему. Потому что ее пожалел. Вот и вся простая правда. Пожалел ее.

— Ну, не знаю. То есть это вне моей юрисдикции, — сказал седой. — Хотя, мне кажется, ты забываешь одну вещь: Джоанн — взрослая женщина. Не знаю, но сдается мне…

— Взрослая! Ты спятил? Она большое дитя, елки-палки! Слушай, вот я бреюсь — ты послушай, послушай, — я бреюсь, а она ни с того ни с сего, язви ее, зовет меня аж из своей комнаты. Я иду смотреть, что там у нее случилось, — не добрившись, пена по всей морде. И знаешь, чего ей надо было? Ей хотелось у меня спросить, как я считаю, хороший ли у нее ум. Богом клянусь. Смотреть противно, говорю тебе. Я смотрю на нее, когда она спит, — я знаю, о чем говорю. Поверь мне.

— Ну, ты лучше знаешь, чем… То есть это вне моей юрисдикции, — сказал седой. — Суть в том, черт бы тебя драл, что ты вообще ничего конструктивного не делаешь, чтобы…

— Мы не сочетаемся, вот и все. Вот и вся простая история. Мы просто чертовски не сочетаемся. Знаешь, чего ей надо? Ей надо здорового такого молчаливого ублюдка, который будет время от времени к ней подходить и вырубать ее намертво — а потом идти дочитывать газету. Вот что ей надо. Я для нее слишком слабак, язви его. Я это знал, еще когда мы женились, — ей-богу знал. Ну вот ты — хитрый гад, никогда не женился, но у людей так бывает — перед тем, как жениться, у них такая вспышка: как оно будет после того, как поженятся. Ну и к черту. Я все эти вспышки к черту посылал. Я слабак. Вот в чем суть.

— Ты не слабак. Ты просто головой не работаешь, — сказал седой, беря у девушки новую зажженную сигарету.

— Еще какой слабак! Еще какой! Да черт побери, я-то знаю, слабак я или нет! Не был бы слабаком, думаешь, было бы все… A-а, да чего там говорить! Еще какой я слабак… Господи, я тебе всю ночь спать мешаю. Повесь ты уже трубку, язви ее, а? Я серьезно. Повесь.

— Не буду я вешать трубку, Артур. Мне бы хотелось тебе помочь, если это вообще возможно, — сказал седой. — На самом деле, ты себе сам роешь…

— Она же меня не уважает. Она меня даже не любит, елки — палки. По сути — если до конца разобраться, — я ее тоже больше не люблю. Не знаю. И да, и нет. По-разному. Туда-сюда. Господи! Только я соберусь все расставить по местам, как мы где-нибудь ужинаем почему-то, и я с нею где-то встречаюсь, и она приходит в каких-нибудь белых перчатках, язви их. Не знаю. Или я начинаю думать, как мы в первый раз ездили в Нью-Хейвен на принстонский матч.[86] Только съехали с Паркуэй, как колесо спустило, холодища стояла адская, и она держала фонарик, пока я чертовню эту чинил… Ну ты понимаешь. Не знаю. Или давай думать про — господи, вот стыдоба, а? — про тот стишок, что я ей послал, когда мы только стали ходить вместе. «Цветом роза ты и снег, Губки — ах, в глазах листва». Господи, вот же стыд — а мне он раньше ее напоминал. Да у нее и глаза-то не зеленые — елки-палки, у нее глаза, язви их, как ракушки, — но все равно напоминал… Не знаю. Что толку говорить? Я совсем свихнулся. Повесь трубку, ну чего тебе стоит? Я серьезно.

Седой прокашлялся и сказал:

— Артур, я не собираюсь вешать трубку. Только одно…

— Однажды она мне костюм купила. На свои. Я тебе не рассказывал?