Собрание сочинений

— Четыре Великих Обета, — повторил он и злобно прикрыл глаза. — «Сколь ни бесчисленны существа, клянусь их спасать; сколь ни безграничны страсти, клянусь их обуздывать; сколь ни безмерны дхармы,[193] клянусь ими овладеть; сколь ни бесподобна Будцовость, клянусь ее достичь». Эге-гей, команда. Я знаю, что могу. Запишите меня, тренер. — Глаза его не открылись. — Господи, я бормотал это себе под нос что ни день, с десяти лет. Я не могу есть, пока этого не скажу. Попробовал однажды пропустить, когда обедал с Лесажем. И чуть не подавился ракушкой. — Он открыл глаза, нахмурился, но странной позы своей не изменил. — Бесси, давай-ка ты теперь отсюда уберешься? — спросил он. — Я не шучу. Дай мне, пожалуйста, закончить эти дурацкие омовения в покое. — Глаза его снова закрылись, и он, похоже, еще раз изготовился вогнать раковину в пол. Голова его слегка клонилась книзу, но кровь от лица по большей части отхлынула.

— Хоть бы ты женился, — вдруг с тоской сказала миссис Гласс.

Все их семейство — Зуи, разумеется, не в последнюю очередь — было знакомо с такого рода нелогичными высказываниями миссис Гласс. Лучше всего, изумительнее всего они расцветали именно посреди эмоциональных приступов нынешнего сорта. Однако на сей раз Зуи это высказывание застало врасплох. Он как-то взорвался — главным образом, через нос — то ли хохотом, то ли тем, что хохоту обратно. Миссис Гласс быстро и встревоженно подалась вперед — проверить, что это было. Оказалось, хохот — более-менее, — и она, успокоившись, откинулась назад снова.

— Да, хотелось бы, — с нажимом произнесла она. — Почему ты не женишься?

Ослабив хватку на раковине, Зуи вытащил из заднего кармана сложенный льняной платок, взмахнул, разворачивая, и высморкался — раз, другой, третий. Убрал платок обратно со словами:

— Слишком люблю кататься на поездах. А если женишься, у окошка сидеть уже не придется.

— Это не причина!

— Это идеальная причина. Уходи, Бесси. Оставь меня в покое. Сходила бы на лифте прокатилась — все радость. Ты себе в конце концов пальцы обожжешь, если не выкинешь этот свой чертов окурок.

Миссис Гласс вновь затушила сигарету о стенку мусорной корзины. Затем некоторое время посидела тихо — даже не тянулась за сигаретами и спичками. Посмотрела, как Зуи взял с полки расческу и заново прочертил на голове пробор.

— Стоило бы подстричься, юноша, — сказала она. — Ты уже похож на этих дурацких венгров, или кто они там, когда они из бассейна выходят.

Зуи отчетливо улыбнулся, еще несколько секунд подвигал расческой, потом повернулся неожиданно. Кратко погрозил расческой матери.

— И вот еще. Пока не забыл. И ты уж послушай меня, Бесси, — сказал он. — Если тебе еще в голову взбредут такие идеи, как вчера вечером — позвонить дебильному психоаналитику Филли Бёрнза, — ты просто сделай одно, я больше ничего не прошу. Подумай о том, что анализ дал Симору. — Он помолчал для вескости. — Слышишь меня? Ладно?

Миссис Гласс тут же необязательно поправила сетку для волос, затем вытащила сигареты и спички, но просто задержала их в руке.

— К твоему сведению, — сказала она, — я не говорила, что буду звонить психоаналитику Филли Бёрнза, я сказала, что думаю об этом. Во-первых, он не просто обычный аналитик. Он, так уж вышло, очень набожный католический аналитик, и я подумала, что, может, это лучше, чем просто сидеть и смотреть, как ребенок…

— Бесси, я предупреждаю, черт бы тебя побрал. Мне безразлично, если он даже очень набожный буддистский ветеринар. Если попробуешь позвонить какому-ни…

— А вот сарказма не надо, юноша. Филли Бёрнза я знаю с пеленок. Мы с твоим отцом выступали в одной программе с его родителями много лет. И я, так уж вышло, знаю совершенно точно, что психоаналитик сделал из этого мальчика абсолютно новую и прекрасную личность. Я разговаривала с его…

Зуи лязгнул расческой о полку аптечки и нетерпеливо захлопнул дверцу.

— Ох какая же ты дура, Бесси, — сказал он. — Филли Бёрнз. Филли Бёрнз — бедный потливый импотент, ему за сорок, и он уже много лет спит с четками и номером «Вэрайети»[194] под подушкой. Тут огромная разница — как день и ночь. Теперь послушай меня, Бесси. — Зуи развернулся к матери полностью и внимательно посмотрел на нее, ладонью опираясь на эмаль, словно бы для поддержки. — Ты слушаешь меня?

Миссис Гласс закончила прикуривать новую сигарету, прежде чем сдаться на его милость. Затем, выдохнув дым и смахнув воображаемые табачные крошки с кимоно, угрюмо произнесла:

— Я тебя слушаю.