Собрание сочинений

Не осмеливаюсь оглянуться на то, что написал до сих пор: старый профессиональный страх с первым ударом полуночи превратиться в использованную ленту для пишмашинки «Ройал» сегодня вечером очень силен. Но у меня есть светлая мысль: я же не живой портрет Шейха Аравии[351] тут представляю. Он, остается уповать, честен и точен. В то же время, пусть вследствие моего проклятого неумения и горячки никто не подвигнется к заключению, будто С. был по обычной утомительной терминологии Симпатичным Отнюдь-Не-Красавцем. (Это крайне сомнительный ярлык во всяком случае — он широко употребим в определенных женских кругах, реальных или же воображаемых, для оправдания их, быть может, чересчур выдающейся тяги к сладкоголосым демонам с изумительным воем либо, несколько менее категорично, неотесанным лебедям.) Даже если мне придется мысль эту вколачивать в головы — и я сознаю, что уже это делаю, — следует ясно дать понять, что мы, хоть и в слегка различной степени, были двумя навязчиво «невзрачными» детьми. Господи, до чего ж невзрачны мы были. И хоть, по-моему, я могу сказать, что внешность наша «значительно улучшилась» с годами, и лица у нас «округлились», должен объявить снова и снова: мальчиками, юношами, подростками мы, вне сомнений, заставляли огромное множество поистине чутких людей при первом взгляде на нас отчетливо страдать. Я говорю здесь, само собой, о взрослых, не о прочих детях. Маленькие дети, по большей части, страдать не особо расположены — в таком-то смысле. С другой стороны, большинство маленьких детей нынче не замечены и в особом благородстве. Зачастую на детских утренниках чья-нибудь довольно показушно свободомыслящая мамаша предлагала сыграть в «бутылочку» или «почту», и я с готовностью могу засвидетельствовать: все свое детство двое старших Глассов оставались матерыми получателями целых мешков неотправленных писем (высказано нелогично, однако, я считаю, удовлетворительно) — если, само собой, «почтальоном» не была одна девочка по имени Шалава Шарлотта, и без того слегка того. Беспокоило ли нас это? Мучились ли мы? Ну-ка хорошенько пораскинь мозгами, писатель. Мой очень неспешный, очень обдуманный ответ: Почти никогда. В моем случае в голову сразу приходят три причины. Во-первых, за исключением одного-двух шатких интервалов, я все детство неколебимо верил — в большой степени благодаря настойчивости Симора, но никак не только, — что я — парнишка отъявленно обаятельный и со всех сторон талантливый, а если кто так не считает, это — одновременно симптоматичный и на странный манер бессмысленный показатель его вкуса. Во-вторых (если вы это вытерпите, а я не понимаю, как вам это удастся), у меня к пяти годам уже имелось радужное твердое убеждение, что, когда вырасту, я стану превосходным писателем. И в-третьих, лишь с очень немногими отклонениями, причем ни одно из них не затрагивало глубин души, я всегда втайне был доволен и гордился любым своим физическим сходством с Симором. У самого же Симора, как обычно, все было иначе. Его поочередно то крайне заботил его смешной облик, то он плевать на него хотел. Переживая сильно, он переживал за других, и я сейчас соображаю, что особенно — за нашу сестру Тяпу. Симор по ней с ума сходил. Это мало что объясняет, поскольку с ума он сходил по всей нашей семье и большинству народонаселения вне ее. Но, как это случается у всех молоденьких девчонок, которых знал я, у Тяпы была такая фаза — восхитительно краткая, должен сказать, к ее чести, — когда она минимум дважды в день «умирала» из-за gaffes, faux pas[352] взрослых вообще. На пике этого периода любимой учительницы истории, вошедшей в класс после обеденного перерыва со следами charlotte russe[353] на щеке, хватило бы, чтоб Тяпа у себя за партой зачахла на корню и умерла. Вполне, однако, часто она возвращалась домой мертвой по несколько менее тривиальным причинам, и вот такие разы Симора беспокоили и волновали. Из-за нее его весьма наособицу тревожили те взрослые, что подходили к нам (к нему и ко мне) на вечеринках и так далее и говорили, какие мы с ним сегодня красавцы. Подобное случалось нередко, если и не дословно, и, похоже, Тяпа в таких случаях обычно оказывалась в пределах слышимости и определенно предвкушала кончину.