Собрание сочинений

– Но, Сисси, ты выкуривала, насколько я помню, с полпачки в день…

– Меньше.

– Это же три пачки в неделю. Я прав: три пачки в неделю?

– Две-три, да.

– Какое это имеет отношение к делу? – спросил Густав.

– Подожди, – ответил Мартин, – То есть ты курила две-три пачки в неделю, сколько я тебя знаю, а это полтора года, и, вероятно, до этого тоже.

– Всё верно.

– И ты выкуривала эти две-три пачки в неделю с большим удовольствием и, насколько я знаю, без чувства вины и ощущения, что ты совершаешь что-то, по сути, вредное для здоровья.

– Совершенно справедливо, – ответила Сесилия.

– И в один прекрасный день, просто так, ты решаешь бросить. Резко. Не сократить. А стопроцентно бросить.

– Именно. К чему ты клонишь?

На несколько мгновений за столом стало тихо. Мартин забыл, в чём он считал себя правым. Чтобы скрыть растерянность, он закурил:

– Я не понимаю, что опасного в одной сигарете.

Сесилия пожала плечами:

– Просто одна сигарета – это в любом случае сигарета.

– То есть раньше ты курила и при этом могла бегать.

– Да.

– Всё это немного, да, немного…

– Немного что?

– Немного преувеличение. Просто взять и бросить.

– Почему тебя выводит из себя то, что я хочу бросить курить?

– А ты бросила? Когда ты курила в последний раз?

– В прошлое воскресенье.

– Это, – Мартин молча считал, – пять дней назад. Пять дней! Ты снова начнёшь.

– Но, чёрт, я сама лучше знаю, бросила я курить или нет, – сорвалась Сесилия.

– Конечно, – ответил он. – Разумеется.

– Давайте поговорим о чём-нибудь другом, – предложил Густав.

– Даю тебе неделю, – сказал Мартин.

– О господи, – произнесла Сесилия.

Периодически он подкалывал её насчёт курения тайком. Из гордости, думал он, из гордости и упрямства она не желает признаваться в этой маленькой человеческой слабости. Само собой, он ничего не сказал бы, пойди она на попятную. Он бы просто всё отпустил. А с её стороны ребячество – так твёрдо стоять на том, что после той сигареты, которую она официально объявила последней, она ни разу не сделала ни одной затяжки. Это было так по-детски упрямо, что он не мог удержаться и слегка её подначивал. Он делал это любя и с юмором. Но она, похоже, не понимала, что здесь смешного. Он предполагал, что её это даже злит, но она не повышала голос и не истерила. У неё портилось настроение, она замыкалась в себе, но он ни разу не увидел эпическое шоу, которое, бывало, устраивала Бритта с её вагнеровским сопрано, – и поэтому не чувствовал в происходящем ничего настораживающего.

Однажды – за пару недель до его отъезда в Париж – Мартин спросил, как дела с абстиненцией. Дело было в его комнате в Майорне. Мартин паковал вещи, Сесилия сидела на кровати и читала газету.

– Ужасно сложно. – Голос Сесилии прозвучал совершенно искренне. – Особенно в последние дни. Все, с кем я встречаюсь, курят.

И тогда Мартин сказал, что ей было бы легче, если бы она действительно бросила, а не курила тайком ото всех. Сесилия посмотрела на него и вышла из комнаты. Мартин продолжил заниматься своим делом, а именно, сортировать разложенную на кровати одежду на две кучи: Париж и домой-на-Кунгсладугордсгатан. Он был уверен, что она сидит на кухне с хмурой миной и имеет на это право, хотя он всего лишь пошутил (ну, да, это не самая его удачная шутка), ладно, сейчас он выйдет и скажет «прости», но сначала хорошо бы собрать десять пар одинаковых носков.

Но когда Мартин вышел на кухню, Сесилии там не оказалось.

– Сисси! – крикнул он. Ответа не последовало. – Сесилия?

Он проверил туалет и гостиную. Даже в комнату Андерса заглянул. Вышел в прихожую и не обнаружил там ни её ботинок, ни куртки.

В голове всё перепуталось. Он вернулся в свою комнату. Сложил пару джинсов, снова направился на кухню. Выпил воды, сел. Встал. Взял телефон и набрал её номер, хотя из квартиры она ушла минут пять назад. Долгое время он просидел за столом, слушая, как исчезают безответные сигналы.

II

ЖУРНАЛИСТ: В то время вы много писали сами.

МАРТИН БЕРГ: Да, или нет. [Кашляет, продолжительно.]

ЖУРНАЛИСТ: Как жилось молодому писателю в Париже?

МАРТИН БЕРГ: Разумеется, это очень стимулировало. В те времена можно было жить на весьма скромные деньги. Ты умел довольствоваться малым. У тебя было время писать. Ты общался с другими пишущими. Можно сказать, это была творческая среда. По-настоящему. Сейчас многое из этого утрачено. Но тогда это действительно была часть старого мира.

* * *

Сгорбленная троица продиралась сквозь снежную жижу. Пер тащил чемодан, в котором лежали словари и твидовые пиджаки с кожаными заплатками на локтях, куда их пришила его мама, хотя оба рукава были целыми. Мартин вёз с собой портативную пишущую машинку. А багаж Густава исчерпывался яхтенным вещмешком и курткой с конверсионного армейского склада, которая, впрочем, была неплохо приспособлена для путешествия, набитая предметами первой необходимости (сигареты, фляга) и тем-что-могло-пригодиться (складной ножик, огрызки карандашей).