Собрание сочинений

Она говорила о сцеживании, тазовых болях, коликах и диарее, а когда Сесилия сказала, что устала и хочет спать, Ингер приступила к сравнительному анализу плюсов и минусов грудного и искусственного вскармливания.

В кровати Сесилия оказалась ближе к полуночи. Пружинный матрас скрипел. Она вытянулась и, положив руки на живот, сказала:

– Что, если я никогда больше не смогу бегать?

* * *

Сообщать Густаву не спешили оба.

– Скажи ты. Это твой друг, – сказала Сесилия.

– Он и твой друг.

– Изначально он твой друг. А я твоя девушка. В иерархии близких ты выше.

– Ребёнок родится у тебя.

– Ребёнок, чёрт возьми, родится у нас обоих.

– Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы он сам что-нибудь заметил.

– Не увиливай.

Они договорились сделать это вместе за ужином в «Юллене Праг».

Сначала разобрались с тревогами Густава по поводу дипломной выставки, потом он спросил, как обстоят дела у них, на что Мартин ответил «хорошо» и начал рассказывать о своей учёбе, а Сесилия сказала:

– Дело в том, что у нас будет ребёнок.

Рука Густава, поднявшая бокал с пивом, остановилась, не донеся его до рта:

– Что?

Сесилия шевельнула бровью, с выражением ну-помоги-же посмотрела на Мартина, тот открыл рот, но не смог произнести ни звука.

– Я беременна, – сказала она.

Густав поставил бокал, взял нож и вилку и снова положил их на место. Потом покачал головой и произнёс:

– Ой. Или что надо сказать. Поздравляю.

– Спасибо.

– Но, ой. А как так получилось?

– Ну, в общем, – начала Сесилия нарочито назидательным тоном, – когда мужчина и женщина… или в нашем случае успешный in spe писатель и рассеянный историк идей встречаются и начинают хорошо понимать друг друга, то иногда они…

Густав швырнул в неё скомканную салфетку:

– А разве тебе можно пиво?

– Это лёгкое.

– Вот чёрт.

– Это наказание за плотские утехи.

– Это случится в октябре, – сказал Мартин, посчитав, что обязан тоже поучаствовать в разговоре.

Густав наклонился, чтобы получше разглядеть живот Сесилии.

– Ничего не видно, – сказал он.

– Мы подумали, что ты можешь стать крёстным отцом, – сказал Мартин. – Если хочешь.

– Если хочу? Разумеется, я хочу.

У Мартина был с собой фотоаппарат, и он сделал снимок. На фотографии, которую проявили через несколько недель, лицо Густава получилось бледным и переэкспонированным на фоне мрачного интерьера. Он широко и удивлённо улыбался – улыбкой, от которой у всех становится тепло на сердце. Очки немного сползли с переносицы, и, если присмотреться, можно заметить, что одна дужка перемотана изолентой. На мочке красное пятно от неудачной попытки проколоть ухо, предпринятой в прошлые выходные. На столе тарелка с недоеденным шницелем и пустой пивной бокал.

* * *

Знакомый их знакомого (студента Валанда Уффе) решил переехать в Норсесунд [150], а Мартину и Сесилии выпал шанс перезаключить договор на его квартиру на Юргордсгатан. К будущим родителям люди всегда проявляют особую благожелательность, хотя, возможно, у Уффе просто не было денег, чтобы снять эту квартиру самому.

Жилище располагалось на третьем этаже, и до недавнего времени, судя по прикреплённому на двери скотчем листу бумаги, представляло собой коммуну «Ноготки», где обитали носители пяти фамилий, одной из которых была Моне, рядом с ней бодро призывали «Остановить империализм!!!» и прозаически просили «Пожалуйста, никакой рекламы» – всё это было написано каллиграфическим почерком. Когда приятель Уффе решил осуществить мечту и перенести коммуну в сельскую идиллию, семенная коробочка «Ноготков» треснула, и жильцы разлетелись кто куда, не потрудившись перед отъездом как следует прибраться. Между прихожей и гостиной висели драные нитяные шторы из бусин. На стене в одной из комнат кто-то намалевал солнечный круг с длинными волнистыми лучами. На чердаке прямо на полу лежал засаленный матрас. На двери холодильника был приклеен портрет Мао.

– Придётся поработать, – сказала Сесилия. Она изучала взглядом стены и потолок, щупала отвисшие обои. – Покрасить и всё такое. Это тоже наверняка можно будет убрать, – она поддела носком напольное покрытие на кухне.

– У нас будет по отдельному кабинету, – решил Мартин. Он представил письменный стол и свет, бьющий в окна с мелкой расстекловкой, и горы, горы книг…

Сесилия рассматривала пустые комнаты, дохлых мух на подоконниках, грязный ламинат, а когда заметила забытый кем-то цветочный горшок с останками, видимо травки, расхохоталась. И, продолжая смеяться, поцеловала Мартина, взяв его лицо в ладони.

Сесилия, слава богу, знала, как делают ремонт, потому что Мартин об этом не знал ничего.