Собрание сочинений

Когда Мартин сообщил о прибавлении семейства по телефону, Густав вздохнул:

– Ну, это был лишь вопрос времени.

Он вёл себя галантно: поддерживал Сесилию за локоть, сопровождая в гостиную, решительно отклонил предложенный кофе. Вернее, заявил, что «в состоянии сходить и взять чашку сам». Сказал, что у неё сияющий вид, что было очевидной ложью, спросил, знают ли они уже, мальчик или девочка. И тут Сесилия впервые за долгое время рассмеялась:

– У меня пятнадцатая неделя. Ребёнок сейчас величиной с апельсин. У него только что появились глаза в нужном месте.

Мартин нашёл в морозилке пакет с булочками. Густав съел половину, а Сесилия три.

– Я переезжаю в Лондон, – вдруг сообщил Густав. Он вертел в руках выбившуюся из свитера нитку. – Временно. Не навсегда.

Сесилия отодвинула от себя чашку кофе.

– Вот как, – произнесла она, приподняв одну бровь.

– Швеция слишком мала, – продолжил Густав. Он словно подготовил речь в свою защиту и не хотел от неё отступать. Сказал, что духовно иссякает. Если так будет продолжаться и дальше, он скоро начнёт рисовать китч с лисицами или займётся мозаикой. Кроме того, Кей Джи открывает британский филиал и хочет выставить работы из Антиба:

– Он считает, что они «образуют мощную целостность». И что для пиара хорошо, если я буду находиться в Лондоне. Он говорит, что может организовать интервью в «Арт ревью».

– Кстати, – произнесла Сесилия, – Антиб был давно. У тебя есть что-нибудь новое?

– Ничего. Я о том и говорю – сплошное дерьмо. Мне нужен новый старт. Не потому что ещё остались люди, покупающие искусство, но тем не менее.

Сесилия смотрела на него, сложив руки на животе.

– Но что-то ты делал? Что ты написал в Стокгольме?

– Несколько портретов Долорес и ещё кое-кого. Занимаюсь интерьером бара, куда захаживаю, посмотрим, что из этого получится. Сначала это показалось интересным – trompe l’oeil [188] огромного формата, но не знаю… – Он вздохнул. – Не знаю, было ли у меня что-то удачное после той, где ты с книгами. После «Историка».

– Но это действительно выдающаяся работа, – сказал Мартин. – Шедевры нельзя создавать ежедневно, разве нет? Будешь ещё булочку? А ты, Сисси? Да ладно, одну ты ещё точно осилишь. Помни, что тебе нужно есть за двоих.

Когда Сесилия прилегла и задремала, они вдвоём пошли гулять к центру. Висевшее прямо над кранами Хисингена солнце щедро заливало светом улицы. Каштаны пожелтели. У ветра был свежий солоноватый привкус.

– Я не прочь зайти в «Пустервик», – сказал Густав. – Или куда там сейчас ходят?

– «Карл фон», – ответил Мартин. Он не то чтобы совсем выпал из жизни, но случаи, когда за последние полгода он заглядывал в какой-нибудь бар, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Издательство отнимало всё его время. Малоутешительные перспективы заставляли выбирать: либо бросить всё и умереть, либо закатать рукава и попытаться ещё немного, «Берг & Андрен» со всей очевидностью предпочитали второе.

– В общем, давай, к «Линнею» [189], – сказал Густав. – Как вообще Сесилия?

– Ей запретили ходить на работу. У неё, похоже, расхождение лобковых костей. Она была на встрече с научным руководителем и в конце не смогла встать, и он погнал её к врачу.

Уже на раннем сроке беременности Сесилия начала жаловаться, что ей «дьявольски больно ходить по лестнице». Мартин включал здравый смысл: вряд ли всё так страшно, это же только третий месяц. Он напоминал ей о первой беременности, когда в ожидании Ракель она отдирала в квартире старый линолеум:

– Помнишь подпалины от кальяна? – Её губы растянулись в улыбку, которая тут же погасла, Сесилия со стоном опустилась на диван.

Потом она начала засыпать где придётся. Несколько раз он обнаруживал её спящей над книгой, а потенциально интересный абзац из «Чёрная кожа, белые маски» был отмечен засохшей слюной. Если они решали посмотреть фильм, она отключалась на начальных титрах. Однажды заснула в трамвае по дороге домой, и на последней остановке её разбудил водитель; она поехала назад и едва справилась с тем, чтобы по дороге к Стигбергсторгет снова не уснуть.

Мартин считал, что Сесилия переутомилась.

Она пыталась отдыхать, читая романы. Зачем-то выбрала «Войну и мир», но уже после третьей главы швырнула книгу в стену и закричала:

– Я не помню, кто есть кто у этих проклятых русских! Мартин предложил ей перейти на рассказы. Может, Чехов?

Через несколько дней он обнаружил её на полу в своём кабинете, она лежала в позе эмбриона, окружённая бумагами и книгами. Бормотала, что не может сконцентрироваться. Забывала, что только что написала, не могла привести в порядок разбегающиеся мысли. Мартин обнял её. Они раскачивались вместе, она всхлипывала и шмыгала носом. Он шептал что-то нечленораздельное, пока она не успокоилась.

– Она показалась немного разбитой, – сказал Густав и начал рыться в карманах. Зажигалка, пачка сигарет.

– Да, это расхождение лобковых костей – вещь, судя по всему, довольно неприятная.

– А что это вообще по сути?

– Там что-то расходится.

– Наверное, швы?