Собрание сочинений

Всюду валялись простыни, грязные рубашки и заплёванные распашонки. В раковине высились горы немытой посуды, на плите следы пригоревшей пищи. Сколько ни пылесось, на липком полу всё равно оставались крошки. Холодильник не мыли полгода как минимум. Единственное помещение, которое не стыдно было кому-нибудь показать, – комната Ракели: на столе царил идеальный порядок, журналы лежали в ящиках, а мягкие игрушки восседали на кровати. Ракель ходила в первый класс, где остальные дети, видимо, осваивали алфавит. Осенью она пришла домой и показала прописи, в которых нужно было исписывать страницы рядами одной и той же буквы, хотя писать она научилась давно. (Мартин внезапно вспомнил пыль от мела у доски, точилку для карандашей, прикреплённую к столу, фрекен [195] Карин, бескрайний асфальт школьного двора, утешительный звон стеклянных шариков в кармане вельветовых штанов. Он всегда получал золотые звезды за свой ровный почерк.) «А» и «b» Ракели выглядели прилично в начале страницы, но по мере повторения теряли красоту и устойчивость. Однако после рождения младшего брата Ракель научилась производить идеальные строчки с правильным наклоном. Уроки она делала часами, склонившись над письменным столом, как маленький средневековый монах. Или сидела на кровати с берушами в ушах и книгой на коленях.

Когда Мартин открыл дверь, она не отреагировала и заметила его, только когда он уже вошёл.

– Ты, что, не видел табличку? – спросила она. – Там написано: «Стучите, прежде чем войти».

– Я стучал. Но, наверное, в берушах не слышно.

Ракель пожала плечами, для её семилетнего тела это движение было слишком велико.

Раздался крик отчаяния из преисподней. Элис. Ракель заткнула уши, а Мартин вышел помочь жене.

Для всеобщего блага Ракели позволили проводить выходные у родителей Мартина.

Мартин воспринимал эти уик-энды как практику ориентированного на ребёнка гедонизма в тренировочном лагере под девизом «Обгони сверстника в развитии». У бабушки с дедушкой работали «ТВ3» и «Пятый канал», что предполагало новые детские программы, гораздо более интересные чем те, которые Ракель смотрела дома: здесь мелькали яркие и разноцветные мультипликационные вселенные, непробиваемо непонятные для взрослого человека. Кроме того, они обзавелись видеомагнитофоном и записывали интересные передачи, которые Ракель пропускала в будни. Через десять минут после того, как он привозил дочь к своим родителям, она впадала в транс перед «Моим маленьким пони» («…приключения с нетерпеньем ждёшь и волшебство в себе несёшь, милая пони, давай скорей с тобой дружиииить…» – вот этот дикий напев потом ещё долго раскалывал на части его высушенный бессонницей мозг). Что бы на это сказала Сесилия? Сесилия бы нахмурилась, потому что в своём эфиопском детстве она никогда не испытывала на себе колдовскую силу телевидения. Но зачем лишний раз её беспокоить? К тому же Биргитта брала внучку в библиотеку, а по вечерам читала ей вслух «Джейн Эйр». Аббе взаимодействовал с Ракель преимущественно так: сажал её в машину и вёз на Свеаплан в кондитерскую, а на обратном пути они заезжали в магазин с видеокассетами. Но он же учил её решать кроссворды и играть в шахматы, периодически позволяя выигрывать. А ещё у них была игра: Ракель раскручивала глобус и с закрытыми глазами останавливала его, а Аббе рассказывал историю о том месте, куда ткнул её испачканный шоколадом пальчик. За возрастным цензом этих историй он не особенно следил, возможно, потому что сам нанялся на судно, едва достигнув шестнадцатилетия. А Мартин подчас ощущал нечто похожее на зависть – ему отец не рассказывал о трансвестите из Антверпена, и уж точно не когда ему было семь.

Одним воскресным вечером он пришёл за Ракелью, все увлечённо играли в бридж. Четвёртой была тётя Мод.

– Ты так рано? – спросила Биргитта и дала карту в масть. Мод посмотрела на него поверх огромных очков, которые были в моде лет десять назад:

– Что-то ты как в воду опущенный.

– У их мальчика колики, – сообщил Аббе.

– Вот оно что. Ну, иногда можно и покричать.

– Мы скоро закончим, – сказала Ракель, быстро взглянув на отца, и вернулась к своим картам.

Налив себе остатки остывшего, с дубильным привкусом кофе, Мартин рассматривал людей, волею случая ставших его ближайшими родственниками.

У Аббе поседели волосы и усы. И хотя его нельзя было назвать толстым, но живот с годами заметно увеличился, и отец больше ничем не напоминал стройного моряка со старого фото. Тётушка Мод сделала химическую завивку, облачилась в юбки по щиколотку и мешковатые кружевные блузки, что слабо сочеталось с её бесцеремонностью и прокуренным голосом. Она всегда приносила Ракель сладости, но такие, которые дети не любят: английскую карамель, шоколадки After Eight, финские мармеладные шарики.

У мамы были морщины вокруг глаз и рта, в размывающихся границах вежливости молодёжь называет таких женщин тётями. Она зажгла сигарету, демонстрируя королевское равнодушие к профилактике рака, и бесстрастно посмотрела в свои карты.