Собрание сочинений

Назначили дату защиты, рабочие дни Сесилии стали ещё длиннее. Мартин призывал её заниматься, сколько нужно, каждый день ходил в садик, покупал продукты, готовил еду, отправлял Сесилию назад в кабинет, предлагал ей оставаться на кафедре, потому что там можно спокойно работать. Зимой они редко ложились спать одновременно. Утром она просыпалась раньше всех. При любой погоде зашнуровывала шиповки и исчезала на несколько часов пробежки, с которой почти никогда не возвращалась уставшей. Под глазами были круги, но разгорячённое лицо сияло. Она быстро и сосредоточенно ела, но еда как будто шла не впрок. С хрупких плеч свисали рубашки. С помощью гвоздя и молотка она проделала новую дырку на ремне. Они снова занимались сексом, но всегда в плотной темноте, без слов и на грани бодрствования и сна. Потом она сразу засыпала.

На Рождество они уехали на виллу Викнеров. Всего несколько дней – и библиотека завалена открытыми книгами, кипами бумаги, забытой апельсиновой кожурой, высохшими чайными пакетиками, блюдцами с остатками рождественской еды, которую она ела, склонившись над письменным столом.

Он призывал её быть спокойной, в ответ она лишь натянуто улыбалась, но взгляд оставался жёстким.

IV

ЖУРНАЛИСТ: Спасибо, на этих словах мы и закончим.

МАРТИН БЕРГ: Спасибо вам.

* * *

Позже все детали предстали в ярком свете, как в комнате для допросов или музейной витрине, – в том свете, который не оставляет теней и неясностей.

И не только день, когда всё случилось, а и предшествующие недели, дни, которые, без сомнений, не оставили бы в его памяти ни следа, если бы он не восстанавливал их час за часом снова и снова. Эти часы выстраивались перед ним, едва он прикрывал глаза: парад повседневности, который раз за разом казался всё более абсурдным и малопонятным. В каждом закоулке памяти он искал знаки того, что он что-то упустил и поэтому не смог предвидеть случившегося.

От защиты до исчезновения прошло две недели. Как потом Мартин рассказывал полиции (хотя они не спрашивали), за это время не произошло ничего особенного. Сесилия готовила диссертацию к печати, но работала не так интенсивно, как перед защитой. Она больше не забывала, что нужно купить в магазине. Она проветривала одеяла, меняла постельное белье и тщательно прибиралась. Как-то он пришёл домой и с порога почувствовал надёжное и уютное тепло изразцовой печки. Сесилия любила печку в теории, но топила её редко, а сейчас она не только сделала это, но и выбила во дворе все ковры. Она отводила и забирала Элиса из садика, помогала Ракели с уроками и бегала, как обычно. Да, он часто спрашивал, о чём она думает, и она отвечала «ни о чём», не глядя ему в глаза. Да, случалось, она стояла у окна и неоправданно долго смотрела на синий в сумерках парк с яркими кляксами уличных фонарей – стояла, сгорбившись и обхватив себя руками, как будто ей было холодно.

Но Мартин не знал, как рассказать об этом полицейскому, который был настроен слегка скептически и явно думал, что его жена просто бросила его, как это иногда делают женщины. И он промолчал.

* * *

Накануне вечером они поужинали как обычно. Сесилия долго читала Элису, а потом посидела в комнате у Ракели. Когда дети уснули, она забралась на диван и с интересом начала смотреть «Рокки», который шёл по телевизору.

Он поцеловал её, пожелав спокойной ночи.

В половине восьмого его разбудил Элис, который забрался в кровать и спросил, где мама.

Мартин хлопал глазами, пытаясь сориентироваться. Тело казалось тяжёлым, голова не соображала. Он посмотрел на часы: а ведь он проспал восемь часов. Сколько ему нужно спать, чтобы чувствовать себя человеком?

– Мама наверняка наверху у себя в кабинете. – У входа на лестницу они сделали дверцу, чтобы пресечь тягу Элиса к опасному альпинизму.

– Хочешь посмотреть телевизор?

– Я хочу есть, – ответил тот.

Мартин надел к пижамным штанам первую попавшуюся футболку и посадил Элиса себе на бедро.

Проходя мимо лестницы по пути на кухню, он громко её окликнул. Ответа не последовало.

– Мама наверняка на пробежке, – сказал он Элису. – Иди на кухню, я сейчас приду. – Элис рыбкой выскользнул из рук.

В кухню медленно пришла сонная, со всклокоченными волосами Ракель. Мартин приготовил омлет и манную кашу. Ракель напомнила, что у неё сегодня матч.

И только после того, как Элис с его привычной обстоятельностью позавтракал и сел у телевизора смотреть детскую передачу, Мартин почувствовал раздражение. Она могла хотя бы записку оставить. Это очень похоже на Сесилию – свалить в утреннюю одиссею, наплевав на то, что другому (то есть ему) приходится отвечать за завтрак и одевание. Он надеется, что она хотя бы пойдёт с Ракелью на этот матч. Он надеется, что она вот-вот появится в прихожей, потная и извиняющаяся. Он надеется, что ему не придётся упоминать о том, что она испортила ему утро.

Мартин выпил две чашки кофе и от начала до конца прочёл газетную колонку о культуре. Когда он дошёл до кинорецензий, часы показывали десять.