Собрание сочинений

Они позвонили утром сразу после того, как Фредерика узнала о смерти Густава. Она уверяла, что будет очень рада видеть их, голос звучал так искренне и испуганно, что Ракель подумала, что ей тоже нужно реагировать более отзывчиво. После того как Мартин всё рассказал – это произошло накануне вечером на какой-то станции в Германии, где поезд делал часовую остановку, – мир вокруг неё как будто на несколько секунд схлопнулся, реальность упала, утратив точки опоры. Однако кристальная ясность ума вернулась довольно быстро, а знание о случившемся как бы закапсулировалось, полностью изолировавшись от эмоций. Пока Мартин произносил несвязный монолог обо всём подряд, начиная со скорой помощи и её сотрудников и заканчивая процентом смертей от инфаркта, Ракель шагала по перрону, вставляя краткие и здравые комментарии там, где могла. Потом она вернулась в вагон и сообщила обо всём Элису. После того как прошёл первый шок («Что! Это правда?»), он тоже особо потрясённым не выглядел, а значит, с облегчением подумала Ракель, с эмпатией у неё всё в порядке. Как бы там ни было, Густав старше их на поколение и по определению должен умереть раньше. У отца и Фредерики не укладывался в голове тот факт, что из жизни ушёл их ровесник, но они, видимо, просто ещё не до конца смирились с тем этапом жизненного пути, на котором уже находились.

– Как это всё ужасно, – произнесла Ракель, как бы тестируя собственную эмоциональную реакцию. Ничего особенного она не почувствовала. Что-то шевельнулось у неё в душе, только когда она вспомнила их последний разговор в музее.

– Он же был старым, – сказал Элис.

– По-твоему, пятьдесят – это старый? – усмехнулась Ракель.

– Он же пил как проклятый и жил так, как будто завтра не наступит, – ответил Элис. – Его телу должно быть восемьдесят пять как минимум.

На биологии, рассказал Элис, они проходили влияние алкоголя на клетки организма, после чего одноклассники все как один отказались от практики многодневного пьянства. Оно ещё опаснее, чем малоподвижный образ жизни.

– Ладно, – сказал он, – давай теперь вперёд два километра триста метров, а там налево.

Ракель не оставляло ощущение, что всё это уже было с ней раньше. И ведь, если задуматься, всё это действительно было. Летом в первые годы исчезновения Сесилии они часто так путешествовали. Ехали на машине до Дании, навещали Фредерику, ходили в Тиволи, где отец и Густав пили пиво, а она таскала брата на разные аттракционы и периодически в условленное время появлялась у кафе, дабы становившийся всё более благодушным папа мог удостовериться, что их не похитили и они не покалечились, а также снабдить их новыми жетонами, которые Ракель проигрывала на шоколадном колесе. Дом в Бохусе снимался несколько лет под тем предлогом, что детям необходимо море. Насколько помнила Ракель, ни у неё, ни у Элиса никаких особых чувств эти каникулы не вызывали, по крайней мере, до момента, когда возраст уже позволил им сделать вывод о полной бесполезности мест, где нет интернета. Идея снимать дом принадлежала папе, и её главное достоинство заключалось в гарантированном отсутствии членов семейства Викнер. Когда она вставала ночью в туалет, из сада доносились приглушённые голоса и смех отца и Густава, а засыпая снова, она знала, что они рядом и им хорошо.

Теперь всему этому наступил конец, подумала Ракель и, поворачивая налево, посмотрела в обе стороны. Больше никаких уикэндов в Копенгагене. Никаких каникул у моря. И хорошо, что de facto эти увеселения закончились ещё несколько лет назад, иначе было бы, наверное, ещё хуже; в какой-то момент они просто прекратили ездить. Когда и почему, она не помнила.

– Через тысяча двести метров мы на месте, – сказал Элис. – Там море?

Дом Фредерики Ларсен стоял чуть в стороне от дороги, в окружении яблонь. Тяжёлая предгрозовая жара обрушилась на них, едва они выключили кондиционер и вышли из арендованного автомобиля. После поезда и городов тишина оглушала. В застывшем воздухе жужжали насекомые, а высоко в небе кричали чайки – и никаких других звуков.

Фредерика вышла им навстречу в испачканных землёй джинсах и льняной рубашке. Испуганная и встревоженная.

– Как ужасно, – сказала она. – Не могу поверить, что его нет. – Она сняла и отбросила рабочие перчатки и обняла Ракель и Элиса, как будто они были жертвами чудовищного несчастного случая. Потом провела их в сад, безостановочно разговаривая на своём датском лайт, в котором слова лишались дифтонгов и проглатываемых слогов. Как они себя чувствуют? Когда они узнали? Она утром, буквально только что. Как они доехали? Легко нашли? Они хотят что-нибудь поесть или выпить? Кофе?

– От кофе мы бы не отказались, – сказал Элис вежливым голосом, который предназначался взрослым, не приходившимся ему родственниками.

Фредерика велела обоим сесть в тенистой сиреневой беседке, но потом согласилась на настойчивые предложения помощи от Элиса. Ракель осталась одна. Вокруг простиралось садовое царство, где-то лопата вскрывала холмик чернозёма, влажного, несмотря на жару. Густой воздух был насыщен запахами бурно цветущей растительности.