Собрание сочинений. Логово белого червя

Никоим образом не будучи людьми выдающимися, в Стайрии мы, тем не менее, жили в замке, или, поместному, в «шлоссе». В этой части света даже наш небольшой доход воспринимается совсем иначе, а те восемьсот-девятьсот фунтов в год, которые богачи на родине сочли бы ничтожными деньгами, здесь воистину способны творить чудеса. Мой отец англичанин, и я тоже ношу английское имя, хотя никогда в жизни не видела Англии. Но здесь, в этих уединенных и примитивных местах, где все столь замечательно дешево, я даже не представляю, как любые дополнительные деньги способны прибавить нашей жизни комфорта или даже роскоши.

Мой отец был на австрийской службе. Уйдя в отставку и объединив пенсию с наследством, он почти за бесценок купил эту феодальную резиденцию и прилагавшееся к нему небольшое поместье. Трудно отыскать место более живописное или уединенное. Замок стоит в лесу, на невысоком холме. Очень старая и узкая дорога проходит перед его подъемным мостом, который на моей памяти ни разу не поднимали. В огороженном частоколом рву плавает множество лебедей, а водную гладь украшают белые флотилии лилий.

Над всем этим возвышаются фасад шлосса со множеством окон, его башенки и готическая часовенка. Лес перед воротами расступается весьма живописной прогалиной, а справа от ворот крутой готический мостик переносит дорогу через извилистый ручей, пересекающий густой тенистый лес. Я уже писала, что место это очень уединенное, так что о правдивости моих слов судите сами.

Если смотреть через двери главного входа в сторону дороги, то лес, в котором стоит наш замок, тянется на пятнадцать миль вправо и на двенадцать влево. До ближайшей населенной деревушки около семи ваших английских миль влево по дороге, а до ближайшего обитаемого замка, принадлежащего старому генералу Шпильсдорфу — двадцать миль направо. Я написала «ближайшей населенной деревушки», потому что всего в трех милях на запад по пути к шлоссу генерала Шпильсдорфа, находится заброшенная деревня с жалкой церквушкой, ныне лишенной даже крыши, в приделе которой можно увидеть замшелые могилы гордого семейства Карнштейнов, ныне полностью угасшего рода, некогда владевшего столь же заброшенным ныне замком, который, стоя в чаще леса, охраняет молчаливые останки деревушки.

Под стать заброшенности этого поразительного и меланхоличного уголка и местная легенда, которую я перескажу вам в следующий раз.

Теперь же я должна поведать вам, насколько немногочисленны обитатели нашего замка. Я не включаю в их число слуг или тех из работников, кто занимает комнаты в прилегающих к шлоссу строениях. Слушайте и удивляйтесь! Мой отец, добрейший человек на земле, но уже постаревший, и я, которой во времена, когда случились эти события, было всего девятнадцать. С тех пор прошло восемь лет. Вся наша семья в шлоссе состояла из меня и моего отца. Моя мать, уроженка этих мест, умерла, когда я была еще младенцем, но с той же младенческой поры при мне неразлучно находилась добродушная гувернантка. Я даже не могу припомнить времени, когда ее пухлое доброе лицо не было привычной картиной в моей памяти. То была мадам Перродон из Берна, чья забота и добросердечность отчасти возместили мне утрату матери, которую я даже не помню — настолько рано я ее потеряла. За нашим обеденным столом она была третьей. Четвертой стул занимала мадемуазель де Лафонтен, служившая в роли, как у вас говорят, «гувернантки по приличным манерам». Она говорила на французском и немецком, мадам Перродон на французском и ломаном английском, к которому мы с отцом тоже добавляли английский — отчасти для того, чтобы он не стал среди нас вымирающим языком, и отчасти по патриотическим мотивам. Мы разговаривали на нем каждый день. В результате у нас получилось вавилонское смешение языков, над которым насмехались незнакомцы и которое я не стану даже пытаться воспроизводить в этом повествовании. Кроме упомянутых дам мое общество составляли две-три юных леди примерно моего возраста, с которыми я поддерживала дружбу. Время от времени они наносили мне более или менее длительные визиты, а я столь же периодически навещала их.

Подобные визиты составляли всю нашу «светскую» жизнь, если, разумеется, не считать случайных визитов «соседей», живущих «всего» в пяти-шести лигах от нас. Тем не менее могу вас заверить, что жизнь моя была весьма уединенной.

Сами понимаете, что гувернантки имели надо мной власти не больше чем над любым довольно избалованным ребенком, чей единственный родитель позволял ему поступать по-своему почти во всем.

Первым событием в моей жизни, сумевшим произвести ужасное впечатление на мой разум и так никогда не изгладившимся из моих воспоминаний, стал один из самых ранних инцидентов моего детства. Кое-кто может счесть его настолько тривиальным, что оно не заслуживает упоминания здесь. Однако вы со временем поймете, почему я о нем сейчас пишу.