Собрание сочинений. Т.13.

Он пришел в себя, но отвечать не стал, лишь что-то проворчал сквозь зубы. Присутствие жены мешало ему, и, глядя на нее, он нетерпеливо ожидал, когда она вернется в спальню. Но он не мог выговорить ни слова и только с трудом сдерживался, чтобы не надавать пощечин дрожащей, полураздетой Северине.

— Вот оно что! — проговорила она. — Мне ты отказываешь в паре ботинок, а сам тем временем берешь деньги и проигрываешь их в карты.

Эти слова внезапно привели его в ярость. Мало того, что он больше не желает этой женщины, что близость с нею вызывает в нем почти отвращение, она еще вздумала портить ему жизнь, отравлять удовольствие! У него теперь другие радости, он в ней вовсе не нуждается. И Рубо вновь запустил руку под пол, пошарил там, но достал лишь кошелек с тремястами франков. Потом вставил кусок паркета на место, пристукнул его каблуком и, стиснув зубы, бросил в лицо Северине:

— Ты мне осточертела, я буду делать все, что хочу. Ведь я не спрашиваю, чем ты собираешься заниматься днем в Париже!

И, в ярости пожав плечами, он опять направился в кафе, оставив на полу зажженную свечу.

Северина подняла ее и ушла в спальню; там она улеглась в постель, но уснуть не могла: уставившись широко раскрытыми глазами на горящую свечу, она ждала, когда же наконец можно будет встать; ее бросало то в жар, то в холод. Ей теперь все стало понятно: в Рубо происходил быстрый распад, словно преступление отравило ему кровь и разлагало его; последняя нить, связывавшая их, оборвалась. Он знал!

VII

В ту пятницу пассажиры, которые должны были выехать из Гавра курьерским в шесть сорок утра, проснувшись, не могли сдержать возглас изумления: всю ночь шел снег, он падал такими густыми и крупными хлопьями, что к утру улицы были покрыты пушистым слоем толщиною сантиметров в тридцать.

Под навесом платформы уже пыхтела и дымила «Лизон», которую прицепили к составу из семи вагонов — трех второго класса и четырех первого. Придя в половине шестого в депо, чтобы проверить локомотив, Жак и Пеке с опаской взглянули на черное небо, с которого все сыпал снег, и что-то проворчали. И теперь, заняв свое место на паровозе, они ожидали свистка, пристально глядя вдаль, туда, где кончался навес платформы и где, бороздя мглу, бесшумно падали и падали белые хлопья.

Машинист пробормотал:

— Провалиться мне на месте, если кто сумеет разглядеть сигнал.

— Хорошо еще, коли проедем! — подхватил кочегар.

Рубо, заступивший в назначенный час на дежурство, стоял на платформе с фонарем в руках. Веки его то и дело смежались от усталости, но он все же не переставал следить за порядком. Жак спросил его, каково состояние пути, Рубо подошел к машинисту, пожал ему руку и ответил, что депеш еще не было; заметив вышедшую из дому Северину, укутанную в широкий плащ, он сам проводил ее к вагону первого класса и устроил в одном из купе. Он, разумеется, перехватил полный тревоги и нежности взгляд, которым обменялись любовники, но ему даже в голову не пришло сказать жене, что неосмотрительно пускаться в путь в такую погоду и что ей лучше отложить поездку.

Появились пассажиры, таща чемоданы; они шли, плотно кутаясь в пальто. Холод был ужасный, снег, нанесенный людьми на подножки вагонов, не таял, дверцы мгновенно захлопывались, каждый спешил войти в свое купе, и платформа, скупо освещенная слабым мерцанием нескольких газовых рожков, быстро опустела; теперь, точно гигантский сверкающий глаз, ярко горел лишь большой фонарь, прикрепленный на паровозе у основания трубы; рассекая тьму, он бросал далеко вперед светлую полосу.

Но вот Рубо поднял фонарь, подавая сигнал. Оберкондуктор приложил к губам свисток, Жак также ответил свистком, повернул рукоятку и взялся рукой за маховик, управляющий изменением хода. Состав тронулся. С минуту помощник начальника станции спокойно провожал взглядом поезд, уходивший в снежную бурю.

— Смотри в оба! крикнул Жак кочегару. — Сегодня не до шуток!

Он успел заметить, что Пеке буквально валится с ног от усталости, — должно быть, гулял всю ночь.

— Ничего не случится, ничего не случится! — пробормотал Пеке.